Александр Стефанович. Пугачевочка. Развод
Аллу всегда манило кино. Но если ее и приглашали, то доверяли только исполнение песен за кадром. Сначала в фильме «Король-олень» она пела за Валентину Малявину, потом в «Иронии судьбы, или С легким паром!» ее проникновенным голосом исполняла романсы Барбара Брыльска. В начале семидесятых Пугачева появилась на экране в телевизионном фильме «Стоянка поезда — две минуты» режиссера Александра Орлова. Сыграла в коротком эпизоде эстрадную певицу. И все.
Я понимал, почему режиссеры ее не занимали. Алла может играть только одну роль: саму себя. У нее нет способностей к перевоплощению. Конечно, на концертах она исполняет свои песни очень артистично, но для создания в спектакле или фильме яркого образа, персонажа, не совпадающего с твоим характером, нужно актерское дарование совсем иного рода. В «Женщине, которая поет» задача была упрощенной — Пугачева играла себя в предлагаемых обстоятельствах.
Алла спала и видела сняться в новой роли в кино. Мы об этом не раз говорили. Учитывая специфику работы с ней как с актрисой, я хотел написать специальный сценарий, который бы учитывал ее сильные и слабые стороны. Но это в будущем. А в 1978 году я запустился в производство с картиной «Пена», сценарий которой мы с Сергеем Владимировичем Михалковым написали еще до нашего знакомства с Пугачевой. Это была острая сатирическая комедия, разоблачающая тогдашних бюрократов.
Для съемок в «Пене» я собрал звездный актерский состав: Анатолий Папанов, Лидия Смирнова, Ролан Быков, Леонид Куравлев, Владимир Басов, Наталья Крачковская, Лариса Удовиченко, Евгений Стеблов — лучшие артисты своего времени. По сценарию у главного героя, которого играл Папанов, была дочка. Я пробовал на эту роль разных актрис. В какой-то момент вспомнил про желание Аллы продолжить карьеру артистки. Даже сделал ее кинопробу.
Когда на худсовете утверждали исполнителей ролей, художественный руководитель нашего Творческого объединения Георгий Николаевич Данелия сказал: «Конечно, Папанова и остальных представленных актеров мы утверждаем. А что касается исполнительницы роли его дочки, то это — на усмотрение режиссера. Думаю, он примет правильное решение».
И хитро улыбнулся. Сомнений в том, выберет ли режиссер свою жену, у него, очевидно, не было. А вот у меня сомнения были.
Во-первых, эта роль — довольно иронично написанный портрет пустышки-тусовщицы — шла вразрез с романтическим образом народной любимицы-страдалицы Пугачевой, который с такими трудами удалось внедрить в массовое сознание. У народа не должно возникнуть и тени подозрения, что Алла играет, а не живет по этим правилам.
Во-вторых, это была не главная роль. «Есть ли смысл размениваться на эпизоды? — размышлял я. — Как грубовато говорил Маяковский, если делать, то делать по-большому. Может, действительно имеет смысл написать специально для Аллы стержневую роль, полностью совпадающую с ее эстрадным образом?»
И в-третьих, как маленькая змея, шевелилась где-то в глубинах моего сознания брошенная Аллой фраза по поводу «Машины времени»: «Я должна окружить себя людьми, которых могу послать...» В личной жизни у нас все было замечательно, мы ни разу не поссорились. Тогда зачем из-за спора вокруг какого-нибудь небольшого производственного эпизода подвергать наши отношения риску? Ведь на площадке режиссер обязан быть диктатором. От его воли зависит успех фильма. Поэтому никакой полемики ни с кем, даже с собственной женой, там быть не может. Это дома я даю ей советы, которые она может принимать к сведению, а может и не принимать. На площадке я никого не уговариваю — отдаю приказы. Готова ли она к этому?
После разговора с Данелией я поехал домой. Алла спросила:
— Ну, как там мои пробы?
— Утвердили Марианну Вертинскую.
— Но ты же режиссер!
— И что? Есть еще худсовет.
Она хотела что-то сказать, но в последнюю секунду сдержалась.
— Ничего, Пугачевочка, — стал я утешать ее, — напишу для тебя главную роль и обязательно сниму фильм. А здесь что? Ерунда. Не утвердили — и черт с ними. Ты вот к чему готовься: будешь композитором фильма «Пена».
Это я заявил несколько опрометчиво. На «Мосфильме» меня не поняли. Главный музыкальный редактор сказал:
— Ну, Стефанович, опять ты Пугачеву свою тащишь. Нет, не будет она композитором.
— Но ее песни украсили «Женщину, которая поет».
— И что? Ты обманул дирекцию студии с Горбоносом. Если бы не твоя выдумка, кто бы ее с этими песнями близко к «Мосфильму» подпустил? Разговор окончен.
— Почему?
— Хотя бы потому, что она не член Союза композиторов!
К упрекам, что всюду проталкиваю свою жену, я давно привык. Но ведь она была не смазливая девочка, которую пристраивают на работу «за красивые глазки», а одна из лучших певиц страны с несомненным музыкальным даром. Я вспоминаю этот эпизод вот почему: многие думают, что если талантливый человек добился какого-то успеха, то может почивать на лаврах. Наоборот — чем большего успеха ты добился, тем сильнее сопротивление «клубка единомышленников».
Я стал думать, как выполнить данное Алле обещание. Как сделать ее композитором моего фильма? Единственный выход — прикрепить к ней соавтора. Но к Зацепину больше нельзя было обращаться: мы поссорились, а Гарин уже был в лучшем из миров. Выбор пал на Рычкова — автора песни «Все могут короли». С одной стороны, Борис был членом Союза композиторов, а с другой — он должен быть благодарен Алле за всесоюзную раскрутку его песни. Это давало надежду на то, что Рычков не «взбрыкнет» и не попытается выбросить ее из проекта. Так что учитывать нужно было многие факторы.
Чтобы раскрутить новую песню Пугачевой про еврейского музыканта, я решил сделать ее музыкальным лейтмотивом картины. Рычков возмутился, он хотел пиарить свои песни. Но слово режиссера в данном случае было решающим. Я сказал: «Или лейтмотив — «Еврейский музыкант», или я нахожу Алле другого соавтора». Борис проглотил обиду и согласился.
Правда, вставить в фильм стихи Мандельштама оказалось выше моих сил. От песни по цензурным соображениям осталась только мелодия.
Вместо нее в «Пене» прозвучала другая — «Поднимись над суетой», текст которой в гостинице «Мосфильма» за два дня сочинил Илья Резник. О подробностях того, как он оказался в моей картине, я уже рассказывал.
Мне хотелось как-то загладить отсутствие Аллы на экране в этом фильме, и я придумал для нее эпизод. Практически это был клип на ее песню, который снимался в Коломенском. Задумка была простенькая. Как будто Пугачева — гостья Московского кинофестиваля — под утро выходит из фестивального бара вместе со знаменитыми артистами и тусовщиками Москвы: Мишей Боярским, Славой Цеденбалом, Иваном Славковым (мужем дочери хозяина Болгарии Тодора Живкова)... Всей компанией они отправляются догуливать в Коломенское и встречают там восход солнца. А над ними летят дельтапланы, тогда страшно модные, и льется песня про то, как трудно подняться над суетой. Этакий парафраз одного из эпизодов «Сладкой жизни» моего любимого режиссера Федерико Феллини.
Перед съемкой я заказал в гараже игрового транспорта «Мосфильма» красивые машины для проезда звезд. Реквизиторы мне ответили:
— Ничего нет, лето, все машины в экспедициях.
Мы такого не учли. Это сейчас девять из десяти машин на улицах — иномарки. А тогда на всю Москву было штук десять. Но я стоял на своем:
— Ищите в частном секторе. Предлагайте любые деньги.
А сам думаю: «Что же делать? Не на «Жигулях» же звезды должны разъезжать. А то получится не парафраз «Сладкой жизни», а жалкая пародия».
И вот за несколько часов до ночной съемки еду с «Мосфильма» по Садовому кольцу домой, чтобы передохнуть, и на выезде из тоннеля под Маяковкой вижу впереди огромный золотой «кадиллак-кабриолет»! Да еще с московскими номерами! Там сидит какой-то парень. Начинаю ему махать, прошу остановиться. Он с недоумением на меня смотрит и едет дальше. Я кричу: «Да стой же, стой!» Обгоняю, подрезаю, и он в конце концов останавливается. Выхожу и спрашиваю:
— Тысячу извинений, это ваша машина?
— Моя.
— Я режиссер «Мосфильма», у меня сегодня ночью снимаются Пугачева, Боярский, Марианна Вертинская, Лариса Удовиченко. И нам позарез нужна автомашина такая, как ваша. Я вас прошу приехать на съемку в Коломенское, заплачу пятьдесят рублей.
Тогда это были хорошие деньги за день работы. А он смотрит на меня как-то странно. И говорит:
— А вы что, меня не знаете?
— Простите, нет.
— Тогда запомните. Я — Борис Буряце.
— А чем вы занимаетесь?
— Я солист Большого театра. А вы мне пятьдесят рублей предлагаете.
И уезжает. А я остаюсь в недоумении. Что за солист? Почему я его не знаю? Внешне совершенно не интересный, плюгавенький человечек, похожий на цыгана. Яркая рубашка, золотая цепь на волосатой груди. Дикий апломб. Я позвонил знающим людям, спросил, что за тип с золотыми зубами рассекает по Москве в золотом «кадиллаке». Выяснилось, что это любовник Гали Брежневой. Галина Леонидовна и пристроила его в Большой театр. Впоследствии он оказался замешан в бриллиантовых аферах, получил пять лет лагерей и рано умер.
Просто живой персонаж из сатирического фильма про закулисную Москву, который я снимал. Я был очень рад этой встрече. Она подтверждала правдивость моей картины.
Режиссеры вообще занятный народ. Не так давно в Москву приезжал знаменитый Квентин Тарантино. Его затащили на Московский кинофестиваль и предложили любую культурную программу, а также встречу с любым человеком в нашей стране. Представьте себя на месте Тарантино и подумайте: какую фамилию вы бы назвали прежде всего? А Тарантино говорит:
— Хочу встретиться с Аликом Тайванчиком.
— С кем? — недоумевают устроители. — Но почему?!!
— Потому что он — герой моих фильмов, — отвечает Квентин.
Эту историю рассказал мне сам Алик — мой друг, уважаемый бизнесмен Алимжан Тохтахунов. А он никогда не врет.
Еще одна удивительная встреча с другим «героем» моего фильма произошла в нашей квартире на Тверской, где сейчас Кристина живет. Это был особый дом, часть квартир КГБ использовал как служебные, а в остальных жили дипломаты, ученые, знаменитые артисты и режиссеры. Внизу сидела охрана, которая чужих не пропускала. Дополнительно у нас был установлен редкий тогда домофон, чтобы предотвратить проникновение нежелательных лиц.
И вдруг раздается звонок в дверь. Я подумал — кто-то из соседей. Открываю, стоит человек с большой коробкой, солидный, отменно одетый.
— Здесь живет Алла Борисовна Пугачева? Можно ее видеть?
— К сожалению, она на гастролях.
— Очень жалко. У меня для вашей семьи есть подарок.
И протягивает коробку. А там — очень модный и оригинальный светильник в форме большого белого шара.
— Это я купил по случаю во Франции, — небрежно произносит гость.
— Спасибо, — благодарю. — Может, чаю?
— Да нет. Я, с вашего позволения, еще раз зайду, когда будет Алла Борисовна. Вы мне позвоните. Вот визитка.
Читаю имя на визитке «Юрий Соколов». Я такого не знаю и спрашиваю:
— А вы кто?
Он на меня смотрит как на сумасшедшего и говорит медленно и раздельно, почти по слогам:
— Я — хозяин улицы Горького.
Это был печально знаменитый директор «Елисеевского» гастронома. Через несколько лет его судили и расстреляли. Но тогда он нам помог — «прикрепил» к лучшему продовольственному магазину страны. Мы там отоваривались дефицитом.
Про дефицит в фильме «Пена» тоже шла речь. У героя Папанова, крупного функционера, на подхвате был специальный «нужный» человек, или «нужник». Он доставал любые, не предназначенные для простых смертных товары: чешский хрусталь, югославские дубленки, немецкую обувь и даже американскую пепси-колу! Его блистательно играл Ролан Быков. Как раз накануне премьеры ему исполнилось пятьдесят лет. И никто: ни Союз кинематографистов, ни Госкино СССР — не удосужился хоть как-то отметить юбилей этого великого артиста. Я очень любил Быкова, он снимался в трех моих картинах, и решил посвятить премьеру «Пены» ему. Произнес в его честь искреннюю речь. Мы купили огромный букет роз, и Алла вынесла их на сцену. Зал встал и наградил Ролана овацией. Он этого просто не ожидал.
И Быков, и Папанов, и Куравлев остро и зло играли узнаваемых персонажей «эпохи развитого социализма». Нам удалось снять злободневную сатирическую комедию, которую без прикрытия Сергея Михалкова никогда бы не выпустили на советский экран.
Газета «Нью-Йорк таймс», которую трудно заподозрить в ангажированности, напечатала хвалебную рецензию и написала: «Это первый советский фильм, который режет мясо близко к кости».
Обрадованные теплым приемом, сразу после премьеры в Доме кино актеры и другие участники фильма приехали к нам домой. И тут я с изумлением обнаружил, что Алла как-то слишком ревностно стала реагировать на успех картины. Это было странно, так как она все-таки была композитором фильма. Но, очевидно, ей хотелось другого успеха. Она привыкла быть в самом центре внимания. Вероятно, ей было очень обидно, что она не снялась в «Пене». И это так на нее давило, что она не сдержалась и ни с того ни с сего устроила истерику прямо посреди торжества. Все опешили. И я в том числе. Это был первый скандал в нашей семье. Георгий Данелия тогда тихо сказал своей жене Гале: «Помяни мое слово — они разведутся». Как в воду глядел Георгий Николаевич, после второго скандала мы действительно развелись. Но это произошло только через полтора года.
Встречу Нового 1979 года я запомнил надолго. Обычно люди на этот праздник стараются устроить себе сказку. Сейчас некоторые даже едут за границу. У нас тогда такой возможности не было. И когда нам сказали, что в Воскресенске освободилась спортивная база хоккейной команды «Химик», мы очень обрадовались и поехали на Новый год туда. Я взял с собой гриль «Гурман». Взял на всякий случай: а вдруг там нет мангала и не на чем будет пожарить шашлык? Словно чувствовал, что нас ждет.
В ночь на первое января в Подмосковье ударили сорокаградусные морозы. Днем тридцать первого декабря термометр показывал минус пятнадцать, а потом температура начала стремительно понижаться. Деревянные стены базы не выдержали, замерзло отопление. Новогоднюю гулянку пришлось свернуть. Все просто задубели.
Мы с Аллой ночевали в большой комнате. Собрали все одеяла на одну кровать, стуча зубами, залезли под них в дубленках и шапках, а рядом поставили гриль для обогрева. «Гурман» нас спас. Утром мы еле выбрались из-под наших одеял. Их края были покрыты инеем. Но «телевизор для утки», так называла гриль маленькая Кристина, кочегарил во всю мощь. Словно зачарованные, мы смотрели в его открытое чрево, и наши сердца наполнялись благодарностью к этому раскаленному металлическому ящику. Так мы встретили Новый год. Приятели наши простудились и заболели. А нам — хоть бы хны. Наступал третий год нашей совместной жизни.
В апреле 1979 года Пугачевой исполнялось тридцать лет. Эту дату нужно было отметить. Алла сама выбрала зал для банкета. И утром пятнадцатого апреля говорит: «Езжай в гостиницу «Белград», оплати зал, а я сажусь за телефон и оповещаю всех, где будет банкет». В советское время найти банкетный зал было сложно. Это сейчас в Москве множество неплохих ресторанов, а тогда их было — раз-два и обчелся.
Приезжаю в «Белград» и нарываюсь на «антипоклонника» Пугачевой. «Антипоклонники» есть у каждой звезды. Наивысшее наслаждение для них — унизить кумира, сделать ему гадость. Именно таким типом оказался администратор зала, в котором
Пугачева хотела устроить банкет.
Я с ним вежливо поздоровался и сказал:
— Вы, наверное, знаете: у Аллы Пугачевой сегодня юбилей. Мы пригласили знаменитых и уважаемых людей и хотели бы...
— Мест нет, — обрывает он меня.
— Помогите, пожалуйста, — прошу я, — Алла уже обзвонила гостей. Придет министр культуры РСФСР, придут ее коллеги — артисты, певцы, режиссеры...
— Вы что, меня не слышите? Мест нет, все забронировано.
— А мне Алла Борисовна сказала, что она обо всем договорилась...
— Не знаю, с кем она договаривалась, но точно не со мной. А я вам говорю — вашего мероприятия тут не будет.
Тогда я отправляюсь к директору ресторана:
— Извините, такая ситуация...
— А кто вам сказал, что зал занят?
— Администратор.
— Не слушайте его. Идите и оплачивайте аванс. А вечером мы вас ждем.
При мне директор звонит этому администратору:
— Не валяй дурака, прими аванс и организуй все по высшему разряду.
Иду к администратору, отдаю деньги.
Он с перекошенным от злобы лицом выписывает мне квитанцию. Вечером мы с Аллой приезжаем в «Белград». Гостей — море. Все хотят поздравить Пугачеву.
Банкет идет своим чередом — тосты, поздравления, и вдруг в зал вбегает плачущая Кристина: «Папа, папа, мне дяденька руку вывернул». Я говорю: «Алла, занимай гостей, а я пойду разберусь». Иду с Кристиной, и она мне показывает на все того же администратора. Я спрашиваю:
— В чем дело?
Он нагло ухмыляется:
— Ваши гости должны находиться в банкетном зале. Соседний зал вами не арендован, а девочка ваша туда пошла танцевать. И вообще, дети после девятнадцати часов не могут появляться в ресторане. Таков наш регламент.
— Ах ты, ...! — кричу я. — И поэтому ты, ..., ребенку руку вывернул?
Обычно я не ругаюсь матом, но под горячую руку могу вспомнить кое-какие выражения. Вообще, он вел себя так нагло, что сначала я даже хотел ему по роже дать, но потом решил не портить Алле праздник, поэтому обошелся некоторыми народными эпитетами. Он в ответ произносит совершенно несуразную фразу:
— Как вы смеете так разговаривать с сотрудником КГБ?
— Да таких, как ты, сотрудников нужно вешать! — рычу я. Беру Кристину, ухожу с ней в зал и забываю эту историю.
Проходит две недели. Меня вызывает директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов. В кабинете у него сидит какой-то невзрачный сероглазый человечек с папочкой. И Сизов, не глядя в мою сторону, говорит:
— Вечно с тобой все не слава богу. Вот из Комитета госбезопасности пришел на тебя материал.
Сероглазый открывает папочку и зачитывает:
— «Пятнадцатого апреля сего года в гостинице «Белград-2» во время банкета находившийся там режиссер «Мосфильма» Стефанович произносил за столом антисоветские речи, рассказывал анекдоты про руководителей партии и правительства, оскорблял их честь и достоинство. И призывал вешать сотрудников КГБ».
— Николай Трофимович, — возмущаюсь я, — но вы же понимаете, что это бред? У нас за столом сидели министр культуры, директор «Росконцерта»! Да они, если бы такое услышали, сразу бы встали и покинули зал.
Сизов вопросительно смотрит на сероглазого.
Тот морщится:
— Показания дали метрдотель и официанты. У меня в этой папочке их собственноручные заявления.
— Ты, наверное, пьяный был? — задумчиво спрашивает Сизов.
— Нет, трезвый.
— Почему так уверен?
— Тому есть свидетели, — отвечаю. —
На обратной дороге из ресторана нас остановили гаишники, попросили меня подуть в трубочку. А я знал, что повезу жену и дочку домой, поэтому выпил только бокал шампанского в начале, хорошо закусил и больше не пил.
— Это плохо, — мрачно произнес Сизов, — был бы ты поддавший, можно было бы списать все на пьяный бред, а поскольку ты в здравом уме и ясной памяти призывал вешать сотрудников КГБ, то тебе — крышка. На «Мосфильме» ты больше не работаешь, до свидания.
— Но, Николай Трофимович!
— С тобой, Стефанович, разговор закончен, — произносит Сизов и обращается к сероглазенькому: — Видите, этот гражданин больше к «Мосфильму» отношения не имеет. Меры по поднятому Комитетом вопросу мы своевременно приняли.
— Требую расследования и гласного суда! — заявляю я.
— Можешь идти. Я тебя не задерживаю... — отвечает на это генерал Сизов.
Я прихожу домой совершенно убитый и рассказываю все Алле, самому близкому человеку. И жду, что любимая жена станет меня утешать: мол, бывает в жизни всякое, ты защищал мою дочь и не мог поступить иначе. Ничего, прорвемся. Но вместо этого слышу: «Сам виноват. Ты антисоветчик, всюду рассказываешь анекдоты про Брежнева. Не можешь держать язык за зубами? Думаешь, ты король? Ан нет! Вот тебя, наконец, и поставили на место».
Я смотрю на нее широко раскрытыми глазами, просто потеряв дар речи. Во-первых, Алла несет чепуху, а во-вторых, скандалить я начал из-за ее дочки.
Тогда впервые и подумал: с кем же я связался? До этого у меня были идиллические представления о наших отношениях. Если бы Пугачева попала в какую-нибудь историю, я бы первым бросился на ее защиту. А тут она вела себя совершенно отчужденно.
Мы не повздорили, не перешли на повышенные тона, но у меня с глаз будто пелена спала. Именно тогда я пережил крах своих иллюзий в отношении Пугачевочки. Ведь как раньше считал: люди женятся для того, чтобы всю оставшуюся жизнь провести вместе. А тут ясно понял, что долго жить с Аллой не буду.
И на студии мое положение было безвыходным. Никакие заслуги, никакие миллионы зрителей у касс кинотеатров больше не учитывались. Раньше я только успевал закончить один фильм, сразу начинал писать другой сценарий. А тут — приношу одну заявку, вторую, третью — мне отказывают. Потом отзывают в сторону и говорят: «Ну, Саш, ты же понимаешь, с кем у тебя отношения испорчены? С ОРГАНАМИ! Что мы тут можем поделать?» Это продолжалось несколько месяцев. Я ходил весь черный от переживаний. Но пытался как-то выправить ситуацию. Пошел к Михалкову:
— Помогите, Сергей Владимирович!
— Н-н-ну, ладно, С-с-саш, не отчаивайся, с-с-сейчас позвоню... — сказал он и потянулся к «вертушке»: — Иван Павлович? Здравствуйте! М-м-михалков говорит. С-с-лушайте, что-то в-в-ваше ведомство нападает на м-м-моего соавтора. Не т-т-трогайте его, хороший человек, я за н-н-него ручаюсь. Фамилия? Стефанович. Да, режиссер «М-м-мосфильма». Да? Ч-ч-то вы говорите? Понятно...
Поворачивается ко мне и произносит с некоторым удивлением:
— Саш, я н-н-ничего не могу сделать...
А звонил он зампреду Пятого управления КГБ, и чтобы тот отказал самому Михалкову! Я понял, что дела мои совсем плохи.
Жизнь между тем продолжалась. Мы с Аллой жили в одной квартире, ходили к каким-то знакомым, посещали Дом кино. А мой мозг бешено работал: неужели я не смогу победить эту страшную силу, которая на меня ополчилась? Как-то оказались с Пугачевой на дне рождения одного известного артиста цирка. Выпивали, за жизнь разговаривали, и я пожаловался:
— Вот ведь, блин, влип в историю...
А хозяин дома говорит:
— Это еще что, старик! Вот у меня была история... Я попался на вывозе драгоценных камней из Колумбии. Меня сделали невыездным. А что такое для циркача остаться без зарубежных гастролей? Все, конец. Я написал Андропову, что это была провокация. И он разобрался. Сейчас езжу, как прежде. И ты давай — напиши ему.
Если честно, то мне в голову не приходило жаловаться председателю КГБ на его собственное ведомство. Пришел домой, достал пишущую машинку, на которой мы с Аллой обменивались любовными записками, и начал свое письмо так: «Уважаемый Юрий Владимирович! Я режиссер «Мосфильма», снял такие-то картины, получил такие-то премии... А меня обвиняют...» Напирал на то, что мне приписали чего не было. Не отпирался, что сказал: «Таких, как ты, надо вешать». Но уточнил, что имел в виду одного конкретного подонка, а не всех сотрудников КГБ. Жаловался, что мне больше не дают снимать. Выражал надежду, что справедливость восторжествует. И т. д., и т. п.
Послание это отнес в приемную Комитета госбезопасности на Кузнецком Мосту. Дежурный офицер спросил, что в конверте. «Письмо конфиденциального содержания, — ответил я. — Адресовано лично Юрию Владимировичу Андропову». Дежурный проверил мое мосфильмовское удостоверение и паспорт с пропиской, списал данные, а письмо попросил бросить в большой деревянный ящик.
Что мне запомнилось в этой приемной — там стояли столы и лавки. На лавках сидели бдительные граждане и вдохновенно что-то строчили. Их было довольно много.
Недели через две раздается звонок:
— С вами говорит референт Филиппа Денисовича Бобкова, начальника Пятого управления КГБ СССР. Он приглашает вас к себе на беседу.
— А могу я прийти со своей женой?
— Зачем?
— Конфликт, о котором я написал Андропову, происходил у нее на банкете. Я думаю, ее свидетельские показания могут иметь значение. Кто моя жена, вы, наверное, знаете?
— Подскажите, — усмехнувшись, просит он.
— Алла Борисовна Пугачева.
— А, артистка...
Это, конечно, спектакль. Каждый из нас понимает больше, чем может сказать. Но на встречу в КГБ мы с Аллой едем вдвоем. Она не отказывается. Видимо, понимает, что дела мои не совсем безнадежны, раз вызвали к начальнику Пятого управления КГБ СССР.
В назначенный час приезжаем, паркуем машину со стороны проезда Серова, ныне Лубянского, напротив входа, который нам нужен. Откуда-то возникает неприметный человек, произносит строго:
— Здесь не положено...
— Мы к Бобкову, — отвечаю я.
Человек растворяется.
Через мрачный подъезд с огромными дверями мы входим в здание. Там нас ждут, провожают в лифт. Он странный: треугольной формы и очень узкий. Еле-еле влезаем втроем с сопровождающим. Поднимаемся вверх. Нас проводят в приемную, потом в кабинет.
Его хозяин — немолодой, лысоватый, довольно обаятельный человек — представляется:
— Я Филипп Денисович Бобков, встречаюсь с вами по поручению председателя. Какие у вас претензии?
— Вы читали мое письмо?
— Читал, но все-таки расскажите...
— Филипп Денисович, я режиссер, патриот...
— Рассказывать, какой вы патриот, — прерывает меня Бобков, — не нужно. Наш сотрудник, снимая ваше дело с полки, спину надорвал.
«А он с юмором, — думаю я. — Ловко дал понять, сколько у них на меня материалов».
— Поэтому, чтобы не тратить наше драгоценное время, давайте перейдем сразу к делу. Принято решение забыть эту историю. Я думаю, вы сделаете выводы и поймете, что мы поступили с вами гуманно. Чай будете пить? Вы какой предпочитаете — черный, зеленый?
Продолжаем разговор мы уже за чаем и не в служебном кабинете, а в комнате отдыха.
— Спасибо большое, что разобрались, — благодарю я. — Не могли бы вы позвонить директору «Мосфильма» Сизову и сообщить, что у меня больше нет проблем с КГБ?
— А вы ему скажите, что со мной разговаривали, этого будет достаточно, — мягко улыбается Бобков.
Допили чай, пошли к дверям, и тут Филипп Денисович произносит:
— Кстати, Алла Борисовна, у меня к вам маленькая просьба. На днях будет торжественное заседание, посвященное юбилею нашей службы. Вы не могли бы принять участие в праздничном концерте?
— Конечно, — улыбается Пугачева, — о чем речь? Сообщите, когда будет ваш концерт.
— Вам позвонят.
Прямо с Лубянки едем на «Мосфильм» к Сизову.
— Николай Трофимович, мы только что от Филиппа Денисовича Бобкова, он сказал, что Комитет не имеет ко мне никаких претензий. Я могу продолжить работу?
— А кто тебе ее закрывал? — «удивляется» Сизов. — Говори: что хочешь снимать?
Рядом со мной Пугачева, которая все-таки приняла участие в моих делах, и я на радостях произношу:
— Мы со сценаристом Александром Бородянским подали заявку на фильм с участием Аллы.
— Хорошо. Ставлю тебя в план и запущу, как только будет готов сценарий, — кивает Сизов.
Я, конечно, радуюсь такому неожиданному повороту. Но виду не подаю. Мы с Аллой едем в ресторан Дома кино отмечать избавление от моих проблем. Оттуда звоню своему другу Бородянскому: «Саша, Сизов обещает нас запустить».
И мы с ним начинаем сочинять историю под названием «Рецитал» («Большой концерт») про талантливую певицу из деревни, которая приехала в город, стала пробиваться и добилась успеха.
Работу мы начинаем в Москве, а продолжаем в Сочи, там как раз наступает бархатный сезон.
Пугачева тоже едет в Сочи на фестиваль «Красная гвоздика» — как приглашенный гость. Целыми днями мы с Бородянским сидим в номере, разрабатываем будущий сюжет. Алла тем временем вместе с женой своего администратора Болдина Милой ходит по барам. Обе девушки все время пребывают в приподнятом настроении.
Однажды веселенькая Алла с такой же веселенькой Милкой приходят в номер, где мы стучим на машинке. Пугачева говорит:
— Вы тут для меня сценарий пишете. Дайте, я сейчас почитаю.
На что Бородянский отвечает:
— Полработы не показывают, — имея в виду, очевидно, всем известную присказку.
Не знаю, хотел ли он ее обидеть или случайно вырвалось, но только Пугачева вскипела, схватила машинку и шмякнула ее об стену. Наверное, раньше я бы на эту выходку отреагировал как-то иначе. Но в свете событий последних месяцев мое отношение к Алле изменилось. И я сказал:
— Саш, пойдем отсюда.
Конечно, нетрезвый человек не всегда отдает себе отчет в том, что творит. Но есть же какие-то пределы! Одно дело посылать безответных музыкантов, которые полностью от тебя зависят, или домработницу, готовую терпеть любые выходки хозяйки за коробку конфет, и совсем другое — обидеть замечательного сценариста, который на тебя же работает! Ведь Бородянский — уважаемый человек, один из лучших наших кинодраматургов, сценарист фильмов «Мы из джаза», «Афоня» и множества других.
Пугачева нашла нас в баре и извинилась перед Бородянским. Но для меня этот жест уже ничего не мог изменить. Я понимал, что мы постепенно становимся чужими. А раньше были одним целым. И когда я говорил, что не хочу жить в Безбожном переулке, она соглашалась, потому что думала так же. А теперь я уже жалел, что ляпнул тогда, у Сизова, что хочу снять фильм с ее участием, а не произнес: «Хочу снимать пьесу Вампилова» или что-нибудь в этом роде. Но машина была запущена и остановить ее не представлялось возможным.
Кстати, выпад Аллы против Бородянского не сошел ей с рук. Саша «отомстил» очень элегантно: вывел Пугачеву в сценарии фильма «Зимний вечер в Гаграх» в сатирическом образе вздорной примадонны, которую блестяще сыграла Наталья Гундарева.
Там, в Сочи, произошел еще один смешной и скандальный эпизод. На банкете в честь закрытия музыкального фестиваля «Красная гвоздика» собралось множество народу — артисты, певцы и другие знаменитости, отдыхавшие на южном берегу. Тогда на любое крупное мероприятие в качестве «свадебных генералов» приглашали космонавтов. И вот такая картина: у стола с закусками стоит генерал со Звездой Героя Советского Союза и мрачно напивается, потому что остальная публика не обращает на него особого внимания. Рядом с космонавтом расположилась девушка с огромным декольте и неимоверной красоты бюстом. Но она тоже не обращает особого внимания на героя, демонстрируя всем свои прелести. Генерал выпивает очередную рюмку водки, берет со стола с закусками селедку и неожиданно засовывает скользкий кусок рыбы красавице в декольте. Немая сцена. После минутного оцепенения девушка убегает из зала. А публика не знает, как на все это реагировать. Выпроводить космонавта нельзя, он — национальный герой. Но безвинно пострадавшую девушку с рыбьим хвостом, торчащим из декольте, тоже жалко. И как-то не сговариваясь, публика приходит к консенсусу: нужно сделать вид, что ничего не было. Все продолжают болтать и веселиться, а космонавт принимает очередную рюмку водки. Эта сцена производит на нас с Сашей Бородянским такое впечатление, что мы вставляем ее в первый вариант сценария. Начинаются съемки. Мы уезжаем под Калинин, нынешнюю Тверь, и снимаем потрясающий эпизод. Кристина играет Пугачеву в детстве. Забирается на крышу разрушенной церкви и, раскинув руки, поет. Вокруг — немыслимой красоты просторы, снятые оператором Климовым. Очень хорошее начало для фильма.
Это происходит в июле. Следующий эпизод мы снимаем уже в августе с участием Пугачевой на фестивале в Сопоте. Как сейчас помню: садится наша съемочная группа в поезд на Белорусском вокзале и мы едем в Польшу. Пьем, закусываем и в Варшаву прибываем в прекрасном расположении духа. А там какой-то смерч только что пронесся. Крыши с домов посрывало. Нам это по фигу, ведь мы в Варшаве только проездом — едем на Балтийское побережье.
Нас встречает какой-то человек, представляется администратором польской стороны. Съемки происходят по межгосударственному бартеру. Польские кинематографисты наснимали что-то в СССР на определенную сумму, а теперь предоставляют нам ответные услуги на территории Польши.
Такой вот взаимовыгодный обмен. Правда, поляк почему-то вдруг говорит:
— Друзья, зачем вам ехать в этот Сопот? Давайте здесь все снимем.
— Как это? Там же проходит Международный фестиваль песни.
— Ну и что? Мы в Варшаве на стадион людей нагоним и снимем здесь фестиваль еще лучше Сопотского.
Я чувствую какой-то подвох. Поэтому заявляю:
— Нет, нас отправили в командировку в Сопот, значит — едем туда!
— А вы все-таки подумайте над моим предложением, — настаивает администратор. — До завтра.
На следующий день он опять нас отговаривает от поездки. Но я чувствую, что это не киношник. Все киношники в мире, будь то китайцы, французы или американцы, говорят на понятном друг другу профессиональном жаргоне, а этот тип для нас чужой. Поэтому я стою на своем:
— Нет. У нас приказ. Москва сказала — в Сопот, значит, едем в Сопот.
— Хорошо, — кивает он. И загадочно добавляет: — Но сами будете отвечать за последствия.
Нам дают автобус весьма странной формы: впереди обычный салон с тремя рядами кресел, а дальше бронированный кузов.
— Это что такое? — удивляемся мы.
А еще больше удивляемся тому, что в кузове лежат какие-то ящики.
— Не берите в голову, панове, это мой маленький бизнес, — отвечает «администратор». — А вам в этом кузове будет удобно перезаряжать кассеты с пленкой.
— Ну ладно, — соглашаемся мы и едем на побережье. По киношной традиции пускаем бутылку по кругу, закусываем, болтаем, любуемся окружающими пейзажами.
По дороге нас останавливает милиция: «Можно ваши документы?» — проверяют и отпускают. Едем дальше. Вскоре автобус останавливают военные. Просят всех выйти из салона. Заглядывают в кузов, но тут администратор им что-то шепчет, и нас пропускают.
Потом съемочную группу тормозит спецназ — люди в пятнистой форме с короткоствольными автоматами. Здесь разговор жесткий:
— Всем выйти! Построиться у машины!
— В чем дело? — спрашиваю я. — Мы граждане другого государства!
— Молчать! Стоять!
Но администратор со спецназом опять пошушукался, они проверили документы и нас отпустили. Приезжаем в Сопот уже ночью. Заселяемся в гостиницу. Открываем окно — а там стоит автоматчик. «Что за бред?» — удивляюсь я. И еще одна деталь — во всей гостинице, где живут гости фестиваля, не продают ни капли спиртного. Просто невиданная вещь!
На следующее утро отправляемся в соседний город Гданьск в наше консульство. Тогда любой советский человек, приехавший «за бугор», первым делом должен был там отметиться. Садимся в наш автобус и обнаруживаем, что администратор исчез вместе с загадочными ящиками и теперь его функции исполняет шофер. Находим консульство — большой особняк, обнесенный забором. Долго звоним, никто не открывает. Что странно. Наконец слышим голос из переговорника:
— Кто такие?
— Здрасьте, мы съемочная группа «Мосфильма», из Москвы приехали...
— Как вы сюда попали?! Зачем?!!
— На Сопотский фестиваль приехали кино снимать.
— Проходите по одному.
Входим в здание. По нему нервно бегают какие-то люди. Володя Климов, наш оператор, достает сигарету и закуривает. К нему бросается человек с безумными глазами, вырывает сигарету, растаптывает ее ногой и кричит: «Не курить!»
Мы столбенеем и ничего не понимаем. По лестнице спускается консул:
— Здравствуйте.
— Слушайте, — срываюсь я, — у вас тут советское дипломатическое учреждение?
— А в чем дело?
— Как в чем? У нашего оператора вырвали сигарету, наорали...
— Ребята, — перебивает он, — вы как в Польшу попали?
— Приехали на поезде. До Варшавы.
И тут консул задает вопрос, после которого нужно вызывать санитаров из психушки. Потому что услышать такое от нашего дипломата просто невозможно:
— Ребята, в Варшаве советская власть есть?
Дело происходит в одной из стран социалистического лагеря, где, судя по нашим газетам, очень успешно строится социализм советского образца.
— Дико извиняюсь, — в свою очередь спрашиваю я, — но где мы сейчас находимся, в советском консульстве или в дурдоме? У меня ощущение какого-то сюрреализма.
Тогда консул, нервно хрустя костяшками пальцев, начинает нас просвещать, что антисоветские элементы из движения «Солидарность» захватили власть в Гданьске, Сопоте и Гдыне. Что электрик Лех Валенса объявил войну правительству, поэтому перерезаны все коммуникации, нет никакой связи с Варшавой. Что советские военные корабли Балтийского флота навели пушки на Гданьск и в любую секунду могут начать бомбить. Надо подготовиться к эвакуации из города сотрудников, их семей и агентуры. Наши доблестные дипломаты собрали на всех автозаправках остатки бензина, залили в канистры и свезли в консульство. Горючее находится в подвале, и дом может взлететь на воздух к едрене фене буквально от одной искры. Поэтому у Володи Климова и отобрали сигарету.
— Я не понимаю, ребята: какой идиот вас сюда отправил? И останетесь ли вы в живых, когда начнется обстрел этого проклятого места?
И тут до меня кое-что доходит. Я, например, понимаю, что бронированная машина, на которой мы ехали, принадлежала польской госбезопасности и наш «администратор» перевозил в ней оружие для какой-то правительственной группировки. А нас использовали как прикрытие.
— Но не будем падать духом, друзья, у меня есть сведения, что завтра Эдвард Герек, первый секретарь Польской объединенной рабочей партии, должен выступить по телевидению с обращением к нации. Надеюсь, что после этого антисоветское восстание сразу прекратится. Ждите семнадцати часов, — обнадеживает нас консул.
Возвращаемся в Сопот. А там фестивальная гулянка не прекращается, даже несмотря на запрет продажи водки. Нам на это плевать — «у нас с собой было». «Панове, — спрашивает бармен в гостинице, — может, вы мне продадите пару бутылочек?» Продали — и зря. Через день водка у нас кончилась и мы пошли к этому бармену — покупать нашу же водку по тройной цене.
В семнадцать часов, как наказал консул, мы садимся в гостинице перед телевизором и видим дрожащего от страха Герека. Он несет какую-то околесицу. Ровно через час в знак протеста буквально в каждом сопотском окне появляется флаг «Солидарности».
Но все это происходило в городе. А на фестивале продолжался пир во время чумы. Артисты пили, гуляли, получали премии. В зале звучали аплодисменты. И никто не придавал особого значения тому, что какой-то усатый электрик устроил бузу на гданьской судоверфи. А мы и подавно. Приехали делать кино и все нужные кадры с Пугачевой в Польше отсняли.
В Москве съемки продолжились. Наметили первую сцену: выход главной героини со стадиона. Пугачева появилась на съемочной площадке в каком-то мужском полувоенном пальто (где она его только взяла?), а на голову нацепила маленькую шляпку. И этот ужас казался ей воплощением элегантности. Лично я считаю, что Алла Борисовна вообще никогда не отличалась изысканным вкусом. Мне даже стыдно было ходить с ней в магазины. Она ухитрялась выбирать из множества нарядов самую безвкусную одежду и носила ее потом с немыслимым апломбом. Намекать ей, что женщина должна скрывать недостатки и подчеркивать достоинства, — бесполезно. Чтобы понять, о чем я сейчас говорю, достаточно вспомнить ее сценические костюмы с короткими юбками и лосинами, которые она придумывала сама и демонстрировала всей стране.
Немыслимый «прикид», в который Алла вырядилась в первый день московских съемок, абсолютно не соответствовал романтическому образу ее героини. Я уже не говорю о том, что наш художник по костюмам подобрал соответствующее сценарию платье.
Начинать первый съемочный день в Москве со скандала мне не хотелось. Поэтому я, чтобы как-то снять напряжение, попросил нашу старую знакомую Валентину Ковалеву, второго режиссера: «Валентина Максимовна, объясните, пожалуйста, актрисе, что сегодня снимаем кадр номер такой-то и пусть она оденется в соответствии с утвержденными костюмами. А мы пока поставим свет».
А Ковалева не просто второй режиссер — практически член нашей семьи. Это она когда-то рассказала нам о ресторане «Арлекино». Мягкий и интеллигентный человек. Она подходит к Алле и очень вежливо говорит:
— Алла Борисовна, пожалуйста, просим вас переодеться в утвержденный костюм.
— А что тебе не нравится в моем наряде? — ухмыльнувшись, интересуется Пугачева.
— Наверное, пальто. Оно полувоенное и не соответствует сцене. Мы здесь задаем более нежный образ певицы...
Договорить она не успевает. Пугачева хватает ее за грудки и говорит:
— А мне не нравится твое пальто.
Вцепляется двумя руками в лацкан пальто Ковалевой и разрывает его. Для пожилой Валентины Максимовны ее «кожанка» была как шинель для Акакия Акакиевича Башмачкина. Она всю жизнь получала нищенскую зарплату и копила на это пальто, может быть, несколько лет. А Пугачева порвала ее сокровище.
Группа онемела от ужаса, Ковалева зарыдала, а Алла смотрит на нее и улыбается. И, судя по всему, находится в каком-то странном кураже.
— По-моему, съемки сегодня не будет, — говорю я.
— Да кого вы слушаете? — кричит Пугачева. — Всем стоять! Климов, быстро наводи камеру, сейчас будешь меня снимать!
— Съемка закончена, едем на «Мосфильм», — повторяю я.
— Ах так? Едешь на «Мосфильм»?
Берет камень и начинает бить фары у нашей машины. Группа между тем разбредается. Алла вопит:
— Никому не расходиться!
Но все демонстративно покидают площадку. Я оставляю у стадиона разбитую машину, еду в автобусе со съемочной группой и выслушиваю все, что у них накопилось. Сотрудники начинают вспоминать разные выходки Пугачевой. Оказывается, в группе не было ни одного человека, с кем она не испортила бы отношения. Возможно, Пугачева так обнаглела, потому что решила: «Я уже снялась в зарубежных хроникальных эпизодах, ради меня устроили целую экспедицию, значит, с роли не снимут». И начала показывать свой нрав.
На «Мосфильме» вся группа идет прямо в кабинет к Сизову. Я докладываю:
— Николай Трофимович, сегодня актриса Пугачева нагло вела себя на площадке. Я прекратил съемку, о чем хочу вам доложить.
— А что произошло?
Я рассказываю подробности. И все начинают говорить наперебой. Климов заявляет, что уходит с картины, потому что не желает терпеть такое безобразие. Художник Алина Спешнева ему вторит. В том же духе высказываются все по очереди. И заявляют, что больше с такой «вежливой» артисткой работать не будут.
— Все понятно, — резюмирует директор «Мосфильма». — Группа свободна, а вас, Стефанович, я попрошу задержаться еще на одну минуту.
Когда мы остались в кабинете вдвоем, Сизов покачал головой:
— Ну, и что мне с тобой делать? Кто тебя в этом кабинете за язык тянул, предлагая мне фильм с Пугачевой? Все у тебя не как у людей. Только что случилась история с КГБ, ты из нее еле вылез. Была бы моя воля, я бы тебя сейчас просто выгнал, но не могу. По договору не Стефанович снимает фильм с участием Пугачевой, а Пугачева снимается в фильме режиссера Стефановича и обязана выполнять все его указания на площадке. Поэтому я сейчас должен выгнать Пугачеву. Но если я закрою картину, пять тысяч человек не получат тринадцатую зарплату. На «Мосфильме» до меня такого еще не бывало. И при мне не будет. Поэтому либо езжай сейчас домой и налаживай отношения с Пугачевой, тащи ее на площадку и продолжай съемки, либо предлагай мне другой выход. В тематическом плане «Мосфильма» этого года должен быть музыкальный фильм со звездой. Кого можно снять вместо нее?
— А может, Софию Ротару? — вдруг вспоминаю я.
— Она небось такая же скандалистка, как Пугачева? Тоже устроит тарарам на площадке? И потом, она же вроде на Украине живет? Вильнет хвостом, и хрен мы ее увидим.
— Нет, Соня — другой человек.
— Ладно, съемки приостанавливаем, даю тебе неделю на поиски новой исполнительницы. Но учти, если сорвешь мне единицу в производственном плане «Мосфильма», в кино больше никогда работать не будешь. Это я тебе обещаю.
Я звоню Бородянскому: «Надо к Соне съездить».
Приезжаем в Ялту, встречаемся с Ротару:
— Сонечка, вот такая ситуация. Есть предложение тебе сыграть главную роль.
— Саш, как ты себе это представляешь? Люди скажут, что я подсидела конкурентку!
Стали ее уговаривать. Она сдалась:
— Ладно. Но вы меняете сценарий — полностью. И Кристина не должна играть мою дочку. От такого сочетания вся страна с ума сойдет.
Ударили по рукам. Мы с Бородянским стали переписывать сценарий. Вместо сюжета про восходящую звезду придумали про уходящую. Известная певица на гребне успеха вдруг принимает решение уйти. Но она приводит на свое место новых звезд. И это будет ансамбль «Машина времени», который я давно мечтал снять. Я рассказал Бородянскому, что Соня — очень мужественный человек, всю жизнь борется с тяжелым недугом. Этот мотив мы использовали в сюжете. Создавая новый сценарий, я ушел из нашей с Аллой квартиры и поселился в Доме творчества кинематографистов в Матвеевском. Это рядом с дачей Сталина.
Мне позвонила Валентина Максимовна:
— Александр Борисович, Пугачева спрашивает, когда продолжатся съемки.
Алла не стеснялась звонить женщине, которую принародно унизила!
Я ответил:
— Передайте Пугачевой — никогда. Все кончено.
Честно признаться, мне было жалко, что я не снял этот фильм. Особенно жалел о сценах с Кристиной. Недавно телевизионщики нашли эти кадры в архивах «Мосфильма» и показали. Сердце у меня защемило.
Пугачева тоже тяжело перенесла этот удар. Люди из ее окружения рассказывали мне потом, что она целую неделю пластом лежала на кровати и даже не отвечала на вопросы. А кто виноват в этой ситуации, кроме нее самой?
Мы с Бородянским работали как проклятые и через неделю сдали сценарий. Картина, которую я собирался снимать с Аллой, называлась «Рецитал». А наш новый фильм получил название «Душа». Под ним нас снова запустили.
И вот объявляется первый съемочный день. Соня приезжает из Ялты, поселяется в гостинице. Ей звонят: завтра в десять утра вы должны быть в павильоне №1. Забегая вперед, надо сказать, что более ответственного человека, чем Соня Ротару, нет на свете. Пугачева другая, эти женщины — абсолютные антиподы.
Соня встает в семь, делает грим, прическу, собирается. Без четверти десять приезжает на «Мосфильм», получает пропуск, ровно в десять подходит к павильону и... «целует» замок. Потому что на «Мосфильме» съемки хоть и назначаются на утро,
никогда в жизни так рано не начинаются. Технические работники появляются часов в одиннадцать-двенадцать, а «творцы» в два часа дня, пообедав в ресторане Дома кино. Рассказывают анекдоты, раскачиваются, а потом только берутся за работу.
Я появляюсь на площадке и спрашиваю:
— Ну, как там наша новая артистка?
И слышу в ответ:
— Она рыдает в актерской комнате с десяти часов утра.
Я бегу к Ротару, понимая, что Соня, придя в десять и никого не увидев, подумала черт знает что. Что фильм, к примеру, закрыли. Или, может, Пугачева снова снимается, а ее втянули в гнусную интригу.
В гримерке стал учить Ротару жизни: «Сонечка, дорогая! Если говорят в десять, раньше часа не появляйся. Не трать свое время. А свет мы без тебя на дублершу поставим».
В общем, съемочный процесс закрутился. Однажды на площадке я попросил Соню оставить на первой странице моей записной книжки автограф.
«А что тебе оставила на память Пугачева?» — спросила Ротару.
Я рассказал про каплю крови. Тогда Соня взяла ножницы, отчекрыжила ноготь со своего мизинца, приклеила его скотчем в мою записную книжку и написала по-молдавски: «Я тебе не верю!»
Еще Ротару сказала: «Я в твоем фильме хочу предстать перед зрителями в новом образе. Поднадоел мне уже этот фольклор. Я знаю, ты Пугачевой помогал, помоги теперь и мне стать другой».
И мы начали лепить из Ротару стильную женщину. А она была очень красивой, в самом расцвете лет. Мы ее подстригли и причесали по-новому, наложили эффектный макияж. Соня привезла из гастролей по США и Канаде кучу модных шмоток и появилась в фильме непривычно новой и современной. Зрители были поражены.
К тому же Ротару пошла на еще один смелый эксперимент: песни для ее обновленного репертуара написала группа «Машина времени». То есть она решилась на то, от чего в свое время отказалась Пугачева.
На съемочной площадке у меня возникла неожиданная проблема.
Партнер Сони и обожаемый мною актер Ролан Быков начал лезть в режиссуру. Дал мне один совет, потом другой, потом попытался командовать, куда нужно поставить камеру. Я решил это дело пресечь, но как сделать, чтобы его не обидеть?
Однажды отвел в сторону и сказал:
— Ролан, у нас возникла проблема. Соня — потрясающая певица и красавица — как актриса пока не тянет. Ты не мог бы дать ей несколько уроков актерского мастерства?
— А она меня не пошлет? — спрашивает Быков.
— Я с ней поговорю.
Отзываю Ротару. Начинаю объяснять:
— Сонечка, ты очаровательна.
Прекрасно поешь и держишься на сцене. Но как актрисе тебе не хватает опыта.
— Саша, я и сама это вижу, но ведь я не профессиональная киноактриса...
— Не беда. Что-нибудь придумаем... Вот, кстати, мне только что пришла мысль: что если ты попросишь Быкова позаниматься с тобой актерским мастерством?
— А он меня не пошлет? — робко спрашивает Соня.
— Я его уговорю...
С этого дня Соня и Ролан стали в обнимку ходить по площадке. Он все время что-то объяснял ей, а она ему внимала. И что вы думаете? Соня стала играть значительно лучше и хорошо справилась с ролью.
Вообще, Ротару не раз демонстрировала, что она человек, достойный уважения. Приведу только один пример. Мы приехали в Ялту, чтобы снять несколько эпизодов. Встретились, и я не узнал Соню. Она была бледная, губы дрожали.
«Сонечка! Что с тобой? Что случилось?»
Оказалось, что ее десятилетнему сыну Руслану грозила реальная опасность. Вымогатель угрожал похитить ребенка, если Соня и ее муж Анатолий Евдокименко не заплатят выкуп. Руслана спрятали на охраняемой милицией даче, и теперь угроза нависла над Соней. Но она не отменила ни одного съемочного дня. Потом преступников вычислили и поймали. Мы очень переживали за Соню и старались хоть как-то поддержать.
В Ротару была влюблена вся группа.
Включая режиссера. Очень красиво ей оказывал знаки внимания Алимжан Тохтахунов, которого тогда все называли Тайванчиком. Он приезжал на нашу съемочную площадку с корзинами фруктов и яств. Музыканты из «Машины времени» пели на наших застольях. Мосфильмовцы в очередной раз обыграли название картины. Они говорили: «Это не съемки, а «Праздник «Души».
И все бы хорошо, если бы из-за проблем с «Рециталом» мы не должны были снять эту картину за более короткий срок. В конце производства я работал по четырнадцать часов в день, а иногда по восемнадцать. И без всяких выходных. Однажды даже свалился с гипертоническим кризом прямо в монтажной. Врачи «скорой помощи» измерили давление и не поверили своим глазам — двести пятьдесят на сто сорок. Но я выжил.
А потом была премьера в кинотеатре «Россия», который теперь называется «Пушкинский». Я приехал на машине и нигде не мог ее поставить. Вся Пушкинская площадь была заполнена людьми и автомобилями. С одной стороны, все хотели увидеть новую Ротару и впервые появившуюся на киноэкране «Машину времени», с другой — скандал с Пугачевой вызвал дополнительный ажиотаж.
В общем, подхожу я к кинотеатру и понимаю, что на премьеру мне не попасть. Публика штурмует двери. Слышится звон разбитых стекол. Иду к милиционерам: «Ребята, вот мое удостоверение, я режиссер фильма. Мне нужно представить картину, помогите». Они выстроились в каре и, раздвигая толпу, кое-как меня провели. Когда подошел к дверям, увидел, что толпа выдавила стекла на фасаде. Подбегает директор «России» и чуть не плача говорит: «Посмотрите, что вы с нами сделали!»
Но это был триумф. Вероятно, о такой премьере мечтает каждый режиссер. В Москве за несколько первых дней картину посмотрели два миллиона человек, а всего по стране — пятьдесят восемь миллионов. В 1982 году она стала лидером проката. Недавно об этом вспоминал Леонид Парфенов в своей программе «Какие наши годы».
А в личной жизни — полный крах. Мы с Пугачевой подали на развод, причем я первым написал заявление во Фрунзенский нарсуд. Нас быстро развели, а раздел имущества оставили на потом. У каждого началась своя жизнь, но этот раздел над нами висел и мы не знали, как к нему подступиться.
Через несколько месяцев звонит мне наш фотограф Слава Манешин:
«Александр Борисович, Алла хочет с вами встретиться».
Подъезжаю в условленное место. Алла садится ко мне в машину, мы едем на смотровую площадку Ленинских гор, это недалеко от «Мосфильма». Вокруг, как сейчас помню, кучи снега. Алла говорит:
— Слушай, неужели не можем по-человечески все решить, не скандально? Давай подпишем мировое соглашение и разделим имущество по взаимному согласию.
— Хорошо.
Потом мы приехали в суд и сказали: «Согласны на раздел, в принципе обо всем договорились, остальное сделают наши адвокаты». Адвокаты составили соглашение, мы его подписали, и больше я Пугачеву никогда не видел.
Ни разу за тридцать последующих лет. Но после развода меня перестали выпускать «за бугор», даже в соцстраны. Когда наступила горбачевская Перестройка, я понял, что советская власть дает послабление и нужно срочно этим воспользоваться. Написал возмущенное письмо в КГБ: «Что за дела? Где обещанные свободы?» Меня там приняли, и проблема была снята. Но я спросил у беседовавшего со мной сотрудника: кто же это столько лет «перекрывал мне кислород»? Может, перестроечный сквозняк ударил тогда в его холодную чекистскую голову, но он доверительно шепнул: «Ты что, баб не знаешь? Благодари за это свою бывшую жену!»
Я ничего не утверждаю — за что купил, за то и продаю.
Да бог с ним. Это было так давно... Я вот сейчас вспоминаю эти зигзаги и удивляюсь: неужели все это было со мной? Нет, действительно, ну вроде банальный сюжет: встретились двое, поженились, развелись. Сколько таких историй на каждом углу.
А тут такие страсти: расписки кровью, мистификации, соперничество звезд, «наезды» КГБ, генералы, министры, авантюристы, маньяки-убийцы, «залепухи», от которых голова идет кругом, съемки фильмов в экстремальных условиях, скандалы и бракоразводные процессы, которые обсуждала вся страна. Голливуд с Болливудом просто отдыхают!
Или мне просто везло, ведь надо признать — довольно часто удавалось оказываться в нужное время в нужном месте. А сколько еще в моей жизни было невероятных приключений! Иногда я пишу о них в своих книгах. И продолжаю помогать красивым девушкам. Вот уже какие-то новые экзотические пейзажи мелькают за лобовым стеклом моего автомобиля. Я мчусь куда-то на край света, с обожанием смотрю на подругу, которая сидит на соседнем сиденье и рассказывает мне о своих проблемах.
Я прислушиваюсь и говорю: «Хочешь, дам тебе совет? Ты можешь пропустить его мимо ушей, но я бы на твоем месте...»
“Караван историй. Коллекция” январь 2012