(Рассказ-воспоминания)
Она проходила мимо, пригвоздив его к креслу пронзительными ледяшками глаз. Ему казалось, что выученные наизусть строки отскакивают от зубов, став привычной скороговоркой, но не таят в себе всегдашней боли, ее души. "Она, купающаяся в роскоши и славе, - брякнул он мне невзначай, - давно не та Пугачева. От курения сел голос, движения стали неловкими, угловатыми, а песни… какие-то пошлые. Похожие на "шедевры", которые поют отпетые, не умеющие петь, мошенники.… В общем, набор слов".
"Я все оттягивал встречу с Пугачевой, просто игнорировал "как класс". Меня трудно чем-либо удивить, - мой приятель, - неутомимый затейник и балагур, - словно сорока, затянул свой бесконечный рассказ в ответ на мое безразличное еврейское "как дела?". - "И вот в этот раз я решился, чтобы посмотреть, что же это за Пугачева такая, о которой столько разговоров с пеной у рта, и, куда больше, пустой болтовни…"
Но гаснет в зале свет.… Еще минута мучительного ожидания, секунда, миг - на сцену выходит Алла Пугачева. В пятый раз приезжает она в Израиль. Примадонне здесь хорошо: на концертах дышится вольготно, публика раскрепощенная, и одновременно сдержанная, ироничная, если не сказать едкая, но при этом чрезвычайно приветливая и корректная. В самом центре Иерусалима, немного в стороне от запруженной автобусами, загазованной Яфской улицы, с ее многочисленными магазинчиками дешевой одежды, где со всех сторон провоцирует мигрень безвкусное техно, находится базилика Святой Троицы. Здесь, в этом скромном храме, она предстала перед Богом, чтобы заявить ему, что снова выходит замуж. Бог, наверное, как и многие тогда, удивился, но поверил на слово своей грешной дочери. Впрочем, не нам решать за Бога.
А на севере, в живописной Кейсарии, притаился дом с терраской и бассейном, словно ей мало моря. Это ее "загородная резиденция", куда, сбежав от мирской суеты, временами наезжает она со своим внучком Никиткой. Который, впрочем, предпочитает общаться с бабушкой в домашней обстановке, нежели "фанатеть" на ее концертах.
Местная публика, избалованная маститыми гастролерами и откровенным "чесом", знает свою героиню и помнит. Пускай ту, с которой рассталась лет десять назад, но помнит. И ждет, словно свидания со своей молодостью, со своим прошлым. Певица никогда не обманывает ожиданий. На тот большак, на перекресток, в солнечную дивную страну, чье название не так давно было под запретом в бывшем СССР, привозит она свои лучшие шлягеры, программу, собранную по крупицам. Еще идут старинные часы, и мы все так же смеемся и плачем, веселимся и грустим вместе с ней, с героями песен, ее песен. Ее глаза, ее бездонные зеленые глаза - всмотритесь в них, они - иллюстрируют каждую ноту, каждую фразу.
Ничего, что в гастрольной суете подхвачен насморк - это в такую-то жарищу! В Израиле простудиться ничего не стоит, этого Алла Борисовна не учла, очевидно. Но концерт пройдет как обычно. А немного заложенный нос? Так это повод для очередной импровизации, повод заговорить с уважаемой публикой. Достать платок и… начать игру, очередной раунд. А уж по части всяких "проделок" и импровизаций Алла большой мастер, это мы знаем и ценим.
Жизнь невозможно повернуть назад, у нас в Израиле теперь иные дела, иные заботы: олим, машканта, мивца. Россиянам не понять этих слов, эти слова из другого лексикона, из другого арсенала бесконечных будней. Но зато нам понятны слова Аллиных песен, ибо эти слова не требуют перевода.
"Вот она, живая вода, которая исцеляет душевные раны", - как дитя, радуется Алла, идя в "народ". - "А вот там человек стоит, с белой седой головой. Он написал эту юную песню". Зал, словно по команде, бросает взгляд на сцену. Много морей, много океанов разбросано по белу свету. Ее морей-океанов. И одно из этих морей - здесь, в Израиле. Живое море, в отличие от того, Мертвого, затерянного меж Иудейских гор. Мой приятель снова вклинивается в рассказ. "Я сидел как раз перед проходом. Она проходила мимо, и, казалось, что вот-вот она остановится около меня и выкинет какой-нибудь фортель. Ведь это вполне в ее духе - сесть на колени, например. Потрепать шевелюру, - а шевелюра у меня роскошная, непослушная, - мой приятель вошел в роль. - Вот она остановилась в полушаге от меня. Внутри все похолодело.… Вдавило в кресло, словно при космических перегрузках … Слава тебе, господи, пронесло".
Пустоголовые секьюрити, словно сторожевые псы, готовы наброситься на каждого, кто сделает один неверный шаг к своему кумиру. "Нельзя дарить цветы Пугачевой? Да, ребята, вы с ума сошли…" "Успокой меня, любимый, успокой", - Алла летит по залу, и бесчисленные охапки цветов осыпают Певицу с ног до головы. Бессловесный держиморда волочится следом, собирая бесценный дар и сваливая его в кучи у рампы. "Песня для сбора цветов", - заявляет Алла. "Успокой меня, любимый, успокой", - зрители, вскочив со своих мест, пристально следят за каждым шагом Женщины, которая поет. Она замечает меня, мановением указательного пальца приглашая приблизиться всего на секунду, - на драгоценную секунду. Ей можно все, она королева. Сегодня и всегда. Пристально смотрит охранник - и мне пора возвращаться на место.
"Бывают дни, когда ты сознаешь, что прошлое твое далеким стало…" Нет, это прежняя Пугачева, ну, может быть, чуточку другая. "Я хочу, чтобы вы не разглядывали мои наряды, а слушали мои песни", - Алла одета скромно, если не сказать аскетично: черное платье-балахон или строгий брючный костюм, и только. Царская порфира появиться чуть позже - порфира ее песен.
Это был грандиозный спектакль, она снова звала в гости загулявшего горе-любовника, и вновь, как и прежде были оба правы - он и она. Жаловалась на всех и вся, в панике хватаясь за охмелевшую голову: "Не делайте мне больно, господа, я ветрена, я слаба!". Перевоплощалась в одну свою знакомую, тетю Софу или тетю Мусю - как знать, не одну ли из тех "теть Соф" или "теть Мусь", что сидят в зале, - и беспощадно иронизировала, насмехалась над собой, над нелепым знакомством с бравым военным на скалистом морском берегу. Кто знает, может быть, это рандеву произошло на одном из пляжей бесконечного Тель-Авива, города нон-стоп. Снимала маску, моля его, бездушного, чтобы не обижал, когда она смотрит из окна, как он уходит от нее.… Закуривала сигару и, в какой раз повторяла, что лететь ему без нее, в одиночку - с одним крылом. И он возвращался к ней.
Снова маска - Арлекино, это она сама, такая же молодая, такая же красивая, быть может, с годами понявшая истинный смысл этих слов: "Смешить вас мне с годами все трудней, ведь я ж не шут у трона…" И жест - тот же знаменитый жест, венчающий маленький спектакль-шедевр.
Зажигается свет, но - это еще не все. На сцене появляется Олег Штейнберг, тот самый Олег из Израиля, и - легендарный Цвика Пик. "Киркорова нет поблизости?", - это Алла Борисовна шутит. Хором запевают "Диву". "Вива, Виктория, Вива, Афродита, Вива, Клеопатра - Пугачева!"
"Когда я уйду, далеко-далеко, не мучаясь, и не тревожась…" Не правда - она мучительно переживает расставание. Но она знает банальную, как божий день, истину: без расставаний не бывает встреч. Она уехала, чтобы скоро вернуться снова, чтобы, как и в этот раз, очаровать зал своей улыбкой и, взмахнув руками, словно крыльями, начать бесконечный рассказ о своей судьбе - такой горестной и…. такой счастливой. Она уехала, потому, что не могла не уехать: где-то далеко ее уже ждали. Может быть кто-то, как мой приятель, по-прежнему боящийся пронзающего взгляда непостижимой, неразгаданной Живой Легенды. Кстати, где он, давненько я не встречал своего знакомца в наших палестинах?
Она вернется на наш большак, на наш перекресток. К нам едет Пугачева. Как, вы еще об этом ничего не слышали???
фото автора