Охота за "звездой" - это роман. Пять месяцев нежного ухаживания, месяц настойчивых уговоров, неделя плотной осады. И вдруг: "Где Алла Борисовна, не знаем. Мало ли что обещала! Сами ее потеряли", - пресс-секретари правы, они берегут ее покой.
День, два, три - Пугачевой нигде нет, но тут агентура сообщает: "она в "Балчуге", отель такой у Кремля".
"Алла Борисовна, здравствуйте! Это журнал "Крестьянка", вы обещали..."
"Да помню я все! Диктуйте свой номер, завтра позвоню сама". Назавтра вечером звонок: "Алло, через час уйдет массажист, и я свободна. К полдесятому подъезжайте, пожалуйста. Вам не поздно?"
- Алла Борисовна, по-моему, Вам дан удивительный дар - дар обновления. Вы покорили нас своим «Арлекино» и, когда композиторы понесли вам всевозможных Пьеро, заявили: «Арлекино больше не будет!» Тонко, интеллигентно спели романсы в «Иронии судьбы», а потом вдруг диско и рок. Наверное, дар обновления - это дар Божий, не случайно священники молятся: «Господи, обнови нас!»
- Священники так действительно молятся, и некоторые из них молятся за меня. И я благодарна им за это. Поэтому обновляться мне пока нетрудно. Да и сама жизнь такая переменчивая... Мне всегда казалось, что я не просто пою, а воспеваю. Горе, радость, удачу, неудачу. Иногда пою о том, что уже произошло, иногда песня предвосхищает события. Например, был период, когда Игорь Николаев так точно чувствовал меня, что предугадывал какие-то мои ситуации. Он написал «Не обижай меня!», я спела, а через полгода - бац! - и это случилось. Я его потом даже бояться стала. Поэтому иногда хочется спеть тех авторов, которые о тебе ничего не знают, просто придумать веселую ситуацию. И я понимаю, что надо петь о том, что все будет хорошо, а не сигналить в Небеса, что тебе плохо. Но тогда я, боюсь, буду неинтересна!
- То есть вы думаете, что интересны зрителям именно болью?
- Да. Но это и хорошо, потому что, когда пою, я отдаю эти страдания, не обязательно мои, вообще женские, отдаю их музыке и таким образом сама избавляюсь от них.
- Чем талантливее актер, тем чаще его путают с его маской, и уже кажется, что и буфетчица из «Настоящего полковника», и мадам Брошкина - это все вы.
- А на сцене маски нет, и я каждый раз по-разному пою одну и ту же песню, потому что каждый раз по-разному ее чувствую. Конечно, я играю какие-то типажи, и если зрители думают, что это все я, то пусть! Значит, я неплохая актриса, раз так вхожу в образ - мне это льстит. Что касается мадам Брошкиной, то когда я поняла, что люди не догадываются, что Брошкина - это такая брошенка, от слова «бросили», то я и изображать-то ее стала по-другому - более кокетливой, вот дурочка она такая вся...
- В вашей «Золотой коллекции» есть удивительная запись «Робота»: чистый, трогательный голос старательно выводит мелодию, и ничто не обещает того накала страстей, тех красок и глубины чувства, за которые вас полюбили. Откуда потом все взялось?
- А все и было. Честно говоря, я была против этого диска, где я - шестнадцатилетняя. Мне казалось, что никто не должен знать, как это начиналось, мне хотелось показать какой-то результат, когда я уже начала петь свободно. На сцене я всегда все делала по-своему, а вот на записи приходилось спорить с композиторами, даже с теми, с кем я вообще не имела морального права этого делать. А вообще я не студийная певица. Постепенно, может быть, я становлюсь раскованной и в студии, но мне это трудно. Настоящая я на сцене, живьем.
- Алла Борисовна, жизнь актрисы гораздо прозаичнее и труднее, чем это видится со стороны, это самодисциплина, это труд. Но тем не менее вокруг этой жизни всегда роятся слухи, создаются и поддерживаются мифы. Зачем?
- Это показатель интереса к нам. Люди, как правило, следят за личной жизнью, и если им это становится малоинтересно, они сами все додумывают. Плюс журналисты, которым надо зарабатывать на хлеб выдумками. Остановить все это нереально. Поэтому лично я сама ничего не выдумываю. Выдумывается все газетами и мною не отрицается. И иногда я открываю газету, обалдеваю от того, что вижу, и думаю: «Ну что ж, раз так...»
- Значит, суд? Опровержение?
- Зачем? Лучше я спою на эту тему. Мыльная опера, если она создается самой жизнью, не должна прекращаться.
- Вы потакаете этому?
- А что делать? Мне предлагается либо проглотить эту пилюлю и страдать, нервничать, либо опровергать все. Но я выбрала третье: я натягиваю это выдуманное событие на себя. А судиться... не царское это дело. Я думаю, что период хамства и беспредела в журналистике скоро кончится, потому что это уже некрасиво. Поэтому какие-то оскорбительные вещи просто стараюсь пропустить: что ж, думаю, и им, наверное, надо кормить детей.
— А Кристина, когда росла, как воспринимала это повышенное внимание к вашей персоне, все эти слухи? Это ее не коснулось?
— Как не коснулось? Очень даже коснулось. Но надо было утешить, объяснить, не пускать на самотек детские стрессы. Я ее приучила,
что всяко может быть, поэтому, кстати, она и сейчас все так спокойно воспринимает. Я больше боялась, что она будет портиться на хвалебных статьях, поэтому, когда шло что-то критическое, мне ее воспитывать было легче — ведь она-то знала правду. Она говорила: «Мама, это же все неправда!» А я ей: «Вот так это и воспринимай — мамой надо гордиться».
— В каком-то давнем интервью в 80-х, когда вас спросили, что самое радостное для вас произошло в том году, вы неожиданно ответили: «Кристина перестала плакать, когда я уезжаю!»
—Уезжать тяжело. Я не думала, станет ли Кристина актрисой, но я должна была ее как-то приучить к тому, что если надо, то надо.
Пусть не гастроли, но вызывают же врача или журналиста, и нужно срочно уехать.
Для того чтобы чего-то добиться на сцене, надо многим жертвовать. Но я делала все, чтобы как-то уравновесить эту ситуацию —
все мои мужья люди творческие и должны были меня понимать. И если я с ними расставалась, то, наверное, потому, что просто перерастала их как личность. А они не могли этого перенести.
— И это приводит к одиночеству?
— Да. Публичное одиночество - это вообще пожизненно. К этому надо готовиться всем, кто собирается начать эту карьеру. Как
правило, люди, чего-то добившиеся, внутри очень одиноки. Несмотря на то, что окружены семьей и у них все есть... Так, сам по себе маешься...
— Потому что творчество, и никто не поймет?
- Потому что никого нельзя допускать в свой мир, до какого-то самого глубинного нутра, даже близких людей - мужа, дочь. Потому
что если они чего-то не поймут, мне будет больно. А я не хочу больше терпеть боли. Поэтому я и закрыта. Поэтому даже они не знают,
что у меня там, внутри. А там, внутри, как вулкан: там лава, там идет какой-то процесс, и когда наконец происходит накопление, то это все выплескивается — в песню, музыку, стихи. Но когда все только варится, все только складывается, и так причудливо — никого впускать нельзя.
— А вы не боитесь это потерять? Не поэтому ли вы в свое время взяли тайм-аут?
— И не я одна. Такие «звезды», как Тина Тернер, и они останавливались. Тина даже и на девять лет - столько, кажется, она
мне говорила.
Понимаете, нельзя быть совершенно пустой, вычищенной изнутри или забитой другими заботами и при этом выходить на сцену. Идти надо с той лавой, которая должна выплеснуться... Но если вулкан вдруг останавливается, то что делать... надо оставаться честной. Надо дать себе время, чтобы все снова образовалось.
— А что происходит с вами после концерта?
— Сразу после концерта даже самые близкие люди не могут мне делать замечания. Они понимают, что должно пройти время, я ведь и без них знаю, что было неправильно. А у меня в этот момент либо ощущение счастья, либо несчастья. Несчастья, если не получилось так, как ты хотела, и счастья, если все получилось. Причем это не зависит от зрительского успеха, это мои критерии. Например, я поняла, что мне мешал звук: его сделали не так, как надо. А ведь когда я себя не слышу, я не могу ничего контролировать, это стоит мне какого-то форсированного действия, которое мешает актерски сыграть более тонко. И я не удовлетворена! Я не получила удовлетворения! Может быть, его получил зритель, и то, наверное, не в той степени, в какой бы мне хотелось. Но я-то нет! Да, у меня есть замена этому чувству - автопилот, мастерство. Но мне этого мало! Мне нужно абсолютно все! Для того чтобы я чувствовала себя органично, я должна полностью получить этот творческий оргазм. И если я его на сцене не получаю — это трагедия, и, конечно, в этот момент мне лучше не попадаться...
— Алла Борисовна, а есть ли что-то вне сцены (семья, мужчины, какие-то увлечения), равноценное по тем ощущениям, которые дает сцена?
— Любовь, конечно. Потому что когда я влюбляюсь, я даже меньше выхожу на сцену — делить не могу. Это уже другая жизнь, тут или туда, или туда. А с двумя сразу не могу — или любовь на сцене, со зрителями, или любовь с ним.
— Значит, вы поете, когда несчастливы?
— Ну да, все стою и пою от боли. (Смеется.)
— Как вы относитесь к тому, что вам все время приписывают какие-то романы? Или их не приписывают?
— А что мне от этого плохо, что ли, что на шестом десятке лет мне приписывают романы? Причем с такими молоденькими, талантливыми людьми. Меня это куражит. Потому что уж если об этом пишут, если люди от меня этого ждут, то я должна соответствовать
ситуации. Я тут же начинаю худеть, хорошеть - чтобы не смеялись над этим, а сказали: «Смотри-ка! Вот это да!»
— Алла Борисовна, а вы не выдумываете ли тех мужчин, которые рядом с вами?
- В каком смысле? Нет! (Смеется.) В смысле идеализирую ли я их? Конечно. Я их идеализирую. Я их воздвигаю на пьедестал, я делаю все для того, чтобы они были достойными. Мне это нравится. Не знаю, творю ли я их, но я не люблю неинтересных людей.
- Но все-таки иногда кажется, что прожектор — вы и тольков вашем освещении они становятся заметнее.
- Вот это как раз слышать очень обидно. Это такой стереотип мышления: вот «звезда», она давно, а этот молодой, он недавно,
поэтому она, мол, ему помогает. Ничего подобного. Есть другая сторона — я тоже освещаюсь этим светом, подпитываюсь совершенно другой энергией и талантом. У меня встреча с чем-то совершенно мне незнакомым. А мне нужны новые ощущения, причем очень терпкие... Даже разочарование. Я всегда говорила женщинам, что лучше уж разочарование в любви, чем ее отсутствие. Это тоже адреналин, это обновляет. И не надо думать, что ты губишь в себе что-то, наоборот, это стимулирует что-то пересмотреть в себе.
- И вы снова готовы влюбиться?
- Что значит готова? Любовь либо приходит, либо нет. Я же не стою, не жду в очереди. Нет, это все свыше. Просто я не боюсь чувства. Мне было бы плохо, если бы я его упустила.
- А если предательство? Или вас уже нельзя предать?
- Меня? Думаю, уже нет. (Смеется.) Я прожила достаточно долгую жизнь, и предательства были, и, наверное, будут, может, они и
есть... Но я скорее боюсь за того, кто предаст, и если кто это сделает, ему это все равно где-то аукнется.
- Но есть ощущение, что как только те «звезды», о которых мы говорили, отходят от вас, они гаснут или, по крайней мере, перестают быть такими яркими, какими были рядом с вами.
— Моя задача привлечь к ним внимание, дать им шанс, и все... Я не собираюсь нянчиться с ними до их старости. Если я сделала все,
чтобы на человека обратили внимание, то дальше он или идет, или нет - его выбор.
Бывает, человек не выдерживает популярности, нервотрепки связанной с ней, — талантливые люди очень ранимы. Но тот год или
полгода, когда я рядом, я пытаюсь им все это заранее объяснить.
— Рассказываете им про закулисье?
— Да, потому что там очень много рутины, можно написать целый трактат, что-то вроде пособия «Что нужно альпинисту, чтобы идти
в горы». Как-то я попыталась подсчитать только мел кие трудности, и у меня их получилось сто тридцать восемь. Это называлось
«Трудности легкого жанра». Перед выходом, после выхода, на сцене... Какие трудности? Ну, например, сел микрофон, музыканты не поняли, как я с ними общалась спиной...
— А что, музыканты ловят сигналы от вашей спины?
— И от спины, и от всего, потому что они могут начать не в том темпе, и как им это показать?
Может случиться спазм, или ты зацепилась платьем, или застрял каблук в досках сцены... У меня все это было. Или, скажем, неотапливаемый зал: как согреться?
— Но сейчас, наверное, выступать на таких площадках уже не приходится?
— Ну почему? На 9 мая я выступала на стадионе в Екатеринбурге, и вдруг пошел снег. Люди сидели в шапках, куртках, а я... И тут вышел Филипп в своем длинном пальто и укутал меня. Вовремя, а то я думала, что уж совсем окочурюсь.
— Я помню, как вы больная, с температурой выступали на концерте Раймонда Паулса и как зал принимал вас...
— Конечно, зал принимал меня, но мне-то от этого было не легче.
— А что тогда помогло: репутация, магия имени, любовь зрителей?
— Вот эта-то любовь, она и не дает спуску. Конечно, если видят, что я болею (а я сказала об этом, извинилась!), но все равно стараюсь, и получается неплохо, то это находит отклик. Но ведь зрители с какой силой любят, с такой же и готовы разлюбить. Так что зрительской любви доверяться нельзя. Вот от чувства ответственности перед зрителями я больше всего и устаю.
— А есть люди, которые могут вам сказать на «ты»: «Алла, здесь ты не права!»?
— Есть и всегда были. Только это люди, которым я доверяю. Если мне так скажет тот, кому я не доверяю, я не поверю, а раньше я его вообще бы послала подальше.
— Сейчас нет?
— Сейчас я стала не то чтобы мягче, просто я научилась более философски смотреть на вещи. Это случилось тогда, когда я была при смерти — тогда я многое пересмотрела. Но, честно говоря, ворошить это не хочу.
— Простите, что мы об этом заговорили...
— ...не знаю даже, насколько это мягче, может, даже жестче, но жестче к себе. Я стала лучше понимать людей, чаще ставить себя
на их место. И, например, музыкантам, с которыми у меня сложиё лись давние отношения и которые работают со мной по двадцать —
тридцать лет, им уже и объяснять ничего не надо. Если раньше надо было повысить голос или как-то рыкнуть на них, то сейчас достаточно просто взглянуть чуть тверже, и люди понимают. Мягче ли это? Уж не знаю.
— Да, со стороны очень заметно, как вы можете отсекать от себя лишних, случайных людей.
— Уже давно отсекла. Я, например, не могу находиться больше, скажем, пятнадцати минут на каком-нибудь банкете. И считаю, что
не обязана это объяснять, а могу себе позволить просто извиниться и уйти. Я не могу находиться внутри зрительского внимания, я могу быть только над ним. Если на меня смотрят, когда я на сцене, то это пожалуйста, но вот когда я внутри этой самой, как сейчас говорят, тусовки, мне становится плохо.
— Знаете, когда вы идете на сцену, хочется отойти в сторонку. Сама видела, как даже очень разбитные журналисты просто вжимались в стенку. Чего они боялись?
— Вот это уже от меня не зависит, наверное, это уже идет не Пугачева, а сгусток энергии. Поэтому осторожно, опасно для жизни!
(Смеется.) У людей инстинкт самосохранения. А потом многие знают, что я в этот момент никого не увижу и не пойму.
— Алла Борисовна, такое впечатление, что сцена вытягивала из вас все и вы отдавали ей даже больше, чем можно. Вы желали бы дочери такой судьбы?
—А желай не желай, она такой будет, если Кристина действительно будет все отдавать карьере.
Понимаете, карьера — это великое слово. На нем есть штамп, налет чего-то примитивного, но на самом деле это великое слово.
Карьера — это путь к такому свету, где тебя заметят. Потом карьера— это еще пусть и тяжелое, но материальное благополучие, когда ты можешь сделать выбор: работать тебе или нет. Но главное в карьере не это, не материальное, главное, что это путь к Храму зрительских сердец.
— А чем вам пришлось жертвовать ради этой карьеры?
— Знаете, меньше всего я старалась думать об этом. Я делала свое дело и вместе с тем рожала дочь, воспитывала ее, помогала маме,
помогала другим людям, потому что, как ни странно, раньше было больше возможностей помочь. Сейчас это сложнее.
- Сейчас тяжелее стало?
- Конечно, потому что сейчас я уже не могу так много работать. Сейчас, для того чтобы работать хорошо, мне надо работать меньше.
- Алла Борисовна, складывается впечатление, что вы не просто успешны, но еще и очень богаты. По крайней мере, многие так думают.
- И пусть думают. Да, я построила дом, я посадила дерево, я родила дочь. Казалось бы, программа минимум выполнена. Но... дом
находится далековато, квартира у дочери с детьми, как я могу там? Квартира мужа отдана под офис и склад. А я сама живу в гостинице — для того, например, чтобы можно было принять вас. И лично у меня квартиры, где я бы могла жить, квартиры, отвечающей моему статусу, нет. Потому что на такую квартиру у меня нет денег. Поэтому отель не прихоть. Уж лучше соответствующий отель, чем что-нибудь где-нибудь. Просто сложился такой образ, что я крутая миллиардерша. Ну и пусть, мне это нравится, поэтому доказывать обратное не надо. Но уж если говорить правду... Мне все приходится зарабатывать.
Тут Алла Борисовна посмотрела на часы, извинилась и вызвала по телефону машину.
- Композиторы про вас говорят, что вы удивительно чувствуете страну, время и то, когда и какая песня станет хитом. Откуда вы это знаете?
- Интуиция, думаю. Они настаивают: вот сейчас надо спеть эту песню, а я: «Нет, сейчас не выстрелит!» Но откуда я это знаю —
объяснить не могу. Наверное, действительно как-то чувствую время, страну. Недавно, например, подумала: как странно, что в том же Зеленограде люди никогда не видели меня вживую, — только по телеку. Целый пласт населения не знает, что это такое мои концерты! Они могут смотреть выступления моих двойников в рыжих париках и т.д. И тогда я решила сделать тур по Золотому кольцу и Подмосковью. И вдруг читаю в газете: «Алла ДэКатилась», в том смысле, что выступает в ДК. Докатилась! Можно подумать, что чуть дальше от Москвы уже не люди живут! А я хочу сказать, что докатиться до народа нельзя. До народа можно только подняться.
— Алла Борисовна, уже полдвенадцатого ночи, позади трудный день, а у вас такое настроение, как будто все самое интересное на сегодня только начинается. Вы, наверное, сова?
— Да. Но режим у меня, конечно, дурацкий, хотя, если надо, встаю. Сейчас просто еще очень занята «Чикаго» — помогаю Филиппу.
— А почему вы не стали играть ту роль в мюзикле, на которую вас прочили журналисты?
— Просто кто-то, кроме американцев, должен быть «взглядом со стороны». Но так как объяснить все это журналистам невозможно,
то я ответила на этот вопрос единственно возможным способом: «Не прошла кастинг!» (Смеется.) Все с радостью поверили и сразу же написали: «Пугачева не прошла кастинг!»
— Морочить журналистов интересно?
— Очень.
— А сегодня вы были искренни?
— Да.
— Алла Борисовна, а какой вопрос я вам не задала?
— Куда я так спешу, куда я сейчас поеду?
— Куда?
— А вот и не скажу!