АНГЕЛЫ-САДИСТЫ Завещание Аллы Пугачевой довело Киркорова до слез Тридцать пятую “Песню года”, сменившую ради юбилея традиционный и официозный Кремлевский дворец на размашистый и необъятный спорткомплекс “Олимпийский”, уже прозвали — кто с радостью, а кто с сарказмом — “Рождественскими встречами” Аллы Пугачевой. Но мало кто знает, что живая легенда шла туда хоть и не как агнец божий — на заклание, но с твердым намерением оставить народу свое завещание. К уходу (с большой сцены) г-жа Пугачева, как рачительная хозяйка собственной судьбы, тщательно готовилась практически смолоду — чтоб эта неизбежная неприятность не застала врасплох. “Когда я уйду далеко-далеко…/Быть может, вздохнет кто-то очень легко,/А кто-то заплачет, быть может…” — рвала она публике душу в самый разгар своей блистательной славы, когда ни один житель этой страны не мог представить две вещи — что будет, если умрет генеральный секретарь или Алла Пугачева. С тех пор генеральные секретари один за другим вымерли, как динозавры, а Пугачева, обретя статус живой легенды, продолжала развлекать народ как могла. Радовала тех, кто “заплачет”, и раздражала тех, кто “вздохнет”. Иные, как депутаты в Думе, перебегали из одного лагеря в другой под впечатлением от различных поступков артистки — иногда тщательно выверенных, а иногда непродуманно импульсивных. О некоторых из них она сама потом сожалела, раскаивалась и вот теперь, на “Песне года”, которую для себя приняла как “момент истины”, просила даже прощения у несправедливо обиженных. Перед Филиппом Киркоровым, например, извинилась за то, что… женила на себе. Но об этом — чуть ниже… * * * С увесистым грузом ответственности за прошлое и настоящее она и прибыла в прошлую субботу на беспрецедентно огромную (даже для “Олимпийского”) сцену. Художник Борис Краснов своими излюбленными архитектурными инсталляциями и впрямь оживил в памяти “Рождественские встречи” Примадонны 90-х годов — что игриво обшутил официальный шут поп-двора Андрей Данилко в образе Верки Сердючки, которой положено брякать на людях то, что другие со сцены сказать стесняются. Сама Алла, впрочем, не стеснялась. А чего ей? Она, как рыжая и злопамятная кошка, имела все основания отомстить за прошлые унижения, оскорбления и обиды, как бы давно они ни случились. Кошки умеют выжидать в засаде. Пугачеву когда-то дико кошмарили и долго не пускали на эту самую “Песню года”. Это помнят уже немногие, но многие из тех, кто не пускал, помнят и знают до сих пор. Помнит и она сама. До 1979 года — когда уже четыре сезона после триумфа “Арлекино” на “Золотом Орфее” она гремела на всю страну — руководство Центрального телевидения не допускало в главную музыкальную передачу главную певицу страны. Певица позволяла себе петь сугубо о личном, в то время как положено было по стойке смирно исполнять “идеологический заказ”. Те, кто исполнял, и по сей день в шоколаде, а перед суверенной Аллой даже никто не извинился. Но, спустя эпоху, в свой 35-й юбилей, “Песня года” собирала зрителей не только на крупнейшую за всю историю бренда площадку, но уже исключительно “под Аллу Пугачеву”, чей единственный портрет украшал афиши, расклеенные по городу. И народ забил гигантский спорткомплекс под завязку, как это ни вышло печальным для тех, кто скрежетом зубовным твердит о “зарвавшейся звезде” и грезит о том часе, когда сможет “вздохнуть очень легко”. Став полноправной, хозяйка не просчиталась — она была довольна и с наслаждением упивалась тем, что рулит именно “Песней года” по своим правилам и сообразно только собственным представлениям о прекрасном, о правде и о справедливости. Прочертила зыбким пунктиром положенную для юбилея “связь времен”. Рукоплескала вместе с залом Лещенко, Леонтьеву, Ротару, Розенбауму с Крутым, Кузьмину, Лайме, Николаеву и вечной Эдите Пьехе, которая, кстати, не растерялась перед громадным спортзалом и неожиданно свистнула в микрофон с таким молодецким задором, что публика вздрогнула, оттопырилась и заторчала. Думали о мадам Пьехе — пенсионерка, оказалась — пионерка… Изощренно-символичной вышла и формальная “передача власти” от Ангелины Вовк и Евгения Меньшова в натруженные и деятельные руки Примадонны. Милая пара ведущих, которая считалась таким же вечным символом, как и гимн программы “Песня остается с человеком”, сонно помелькав на сцене, незаметно растворилась к концу действа. Новая хозяйка в финале единолично оглашала список песен-лауреатов, окончательно перевернув страницу эпох в этой истории. Лауреаты символизировали собой лучезарное настоящее — “Аэропорты” в дуэте Преснякова—Агутина, “Без суеты” Меладзе и, разумеется, Never Let You Go, ставшую в исполнении Билана главным достижением страны на европейской поп-арене… * * * Конечно, готовилась Алла к зубодробительной демонстрации своей творческой силы и собственного величия тщательно и трепетно. Поназаказывала у Юдашкина нарядов, ослепив всех под занавес пышной белой накидкой, которая лишила покоя многих модниц в зале, гадавших, из чего “шубейка” — песцовая аль соболья? В суете три раза забывала дома разные вещи — сперва зеленое платье от Зверева для пролога (“единственное, но обалденное”), потом — подарок для сестер Толмачевых, победительниц детского “Евровидения”, и, наконец, самое важное — бутылку виски, которым она намеревалась лечить больную спину после концерта. — Боль снимает только виски — такая вот у меня странная спина, представляешь! Таблетки не помогают, врачи бессильны, — объясняла Алла. — Но до концерта я же пить не могу, а после боль уже такая, что в глазах темнеет. В Кремле в прошлом году я сдуру на каблуках прыгала, так под конец чуть не умерла. Поэтому сейчас вот сапожки без каблуков надела. Но все равно надо было этот виски взять. На всякий случай. Сто граммов — и все в порядке. И тут я вспоминаю, что его забыла. А уже два раза возвращались — сперва за платьем этим, потом за подарком. Меня начинает колотить… Возвращаться — плохая примета. И Алла ехала в “Олимпийский”, ожидая катастрофы. Несколько раз переспрашивала спецназовцев — все ли проверили, с собаками ли? Зритель не заметил ее душевного волнения, но она не расслаблялась ни на секунду в ожидании “чего-то”. — Должно было что-то случиться точно, но мои ангелы-хранители меня оградили, — уверена Алла. — Я знаю, потому что в жизни они меня от таких неизбежных ударов спасали, что ты даже не представляешь. Но эти мои ангелы-хранители — они немножко садисты. Они сперва дают помучиться, попереживать, а только потом все исправляют. Я их уже раскусила. Их целых два. И оба — мужики. Настоящие! Они меня ведут по жизни и оберегают. И других мужчин поэтому мне не надо. И никогда не было надо… Мне это не нужно… Никто не знает, что мне на самом деле нужно. Только я знаю… У Филиппа при этом пламенном признании бывшей жены ужасно округлились глаза. Он ведь тоже готовился тщательно и с чувством. И сейчас, в гримерке, после концерта он трепетно переживал свой первый за все эти годы жизни с Аллой полноценный дуэт, который они наконец вместе исполнили на радость и удивление публики. Щемящие строчки “Холодно в городе” накрыли зал легкой грустью воспоминаний о самой яркой сказке новейшего времени — истории любви Аллуси и Филички. Фил, сам дока, знающий толк в символах, отложил даже расписные кружева от своего любимого теперь Гальяно и облачился в какой-то старомодненький желтый пиджачишко, из тех, что когда-то были супермодны у новорусской братвы. — Ты что, не помнишь?! — уставился он на меня с упреком. Ну как же! В этом желтом пиджаке он карабкался по спинкам кресел к ложе, где сидела Алла, и заливался соловьем: “Единственная ма-а-а-я…” — на премьере программы “Я не Рафаэль” в зале “Россия” в 1994 году. А сам пиджак был первым подарком Аллы молодому мужу во время их медового месяца в Германии зимой того же года. И тут — на тебе. Какие-то ангелы-хранители. Фил готов был разрыдаться. Но Алла продолжила: — Филя, я хочу попросить у тебя прощения. Я перед тобой страшно виновата. — В чем, Алла? — еще больше округлил свои круглые глаза Филипп. — В том, что позволила тебе на себе жениться. У меня, знаешь, было тогда та-акое состояние. Мутное. Я сама себя убивала. Я не должна была этого делать. Фил старался сохранять невозмутимость, как Штирлиц на допросе у Мюллера, пока Алла неспешно развивала сенсационную мысль: — Нет, ты не понимаешь. Ты мой самый близкий и преданный человек. Но ты меня никогда не любил. Ты меня боготворил. А это — совсем другое… Пока Филипп переваривал полученную информацию, Алла обратила свой взор на затаившегося мышкой в углу Майка Мироненко, выпускника ее “Фабрики звезд”, которому она так сильно покровительствует, что все таблоиды давно потеряли всяческий покой, позабыв даже о Галкине. — Я ведь выросла на Кореневе, — глядя на безмолвного Майка, улетела Алла в далекое прошлое, когда вся страна сходила с ума от фильма “Человек-амфибия” с молодым Владимиром Кореневым в роли Ихтиандра и обольстительной Анастасией Вертинской. — Я выросла на этом Ихтиандре, в его глазах был такой свет, такая глубина… Целая жизнь! Таких глаз просто не бывает!.. Вот у Майка такой же взгляд, такие же глаза — чистые, девственные, искренние. Таких людей сейчас очень мало, их нет. Поэтому я ему помогаю, потому что он настоящий… Никем еще не испорченный. Я многим помогала в жизни. Но Майк, наверное, будет последним, кому я помогу. Поставлю вот на ноги, и все… Он станет моим завещанием. Творческим… Тут у Аллы навернулись на глаза слезы. Все молчали, как на параде. Сквозь бетонные стены глухо доносились звуки гимна “Песня остается с человеком”, которую зачем-то крутили в уже опустевшем зале. Артур ГАСПАРЯН Все новости и статьи Клуба "Апрель"