40 лет назад у Примадонны случилось знаменательное событие
Ни Алла Пугачева, ни ее поклонники и ненавистники (а и тех, и других, как ни смешно, всегда было пруд пруди) тогда, в 1982 году, даже не гадали, насколько созвучными не то что их текущему моменту жизни и времени, а и спустя 40 лет окажутся не только песни, но даже название новейшего на тот час двойного альбома певицы «Как Тревожен Этот Путь». Фирма «Мелодия» выпустила шедевр в сентябре 1982 г., год промурыжив уже сделанную запись в недрах бюрократических согласований. Уж тревожен так тревожен, что тогда, что сейчас — и для самой артистки, и для округи. Открываем уже текущие хроники и просто читаем…
Палки в колеса величия
Сегодня «ЗД» отмечает юбилей эпохальной во многих смыслах работы Великой Певицы — эпохальной и в истории ее блистательного творчества, и в истории российской музыки в целом, поскольку в предложенном жанре знаменитого Театра песни и популярной эстрады она произвела килотонный эффект разорвавшейся бомбы.
В принципе, почти все, что ни делала Пугачева на сцене, в записях, и делает даже вне сцены по сей тревожный день, взрывается и громыхает так, что дрожь земли, разума и плоти не унимается еще долго. Всегда переступавшая табу, смело раздвигавшая душные рамки дозволенного на тухленькой эстраде того времени, своим «Тревожным путем» она соорудила неслыханную прежде музыкально-поэтическую и эстетическую конструкцию. Как сооружали, скажем, в начале прошлого века русские кубисты-абстракционисты в живописи или советские конструктивисты в архитектуре, войдя в анналы, историю и учебники. Параллели не смущают, поскольку называют же архитектуру застывшей в камне музыкой, значит, и про музыку можно сочинить похожую параллель…
Притом что палки в колеса ставились неимоверные. В те годы монопольная и государственная фирма грамзаписи «Мелодия» сама и одна решала, пущать или не пущать, казнить аль миловать, диктовала артистам свои правила, условия, вмешивалась в творческие замыслы, концепции. Особенно если раздражала чья-то самостийность, вольнодумство, неуправляемость. Пусть хоть ты трижды распопулярен, но если подозрительно неблагонадежен…
Пугачева была и трижды распопулярной, и самостийной, поэтому ей всегда и мешали. Притча во языцех — ненавидевший ее председатель Гостелерадио СССР, вырезавший и «банивший» «эту хабалку» с остервенением голодного пингвина. Фиг с ним. Но гадили и другие — по-крупному и по мелочам. Хотела полностью live-альбом — с живым звуком и атмосферой настоящего концерта. Высочайшего качества, конечно, что было естественно для певицы мирового уровня, которой Алла к тому времени, несомненно, уже была. Не дали. То ли из вредности, то ли из-за невозможности это качество обеспечить.
По своему усмотрению тасовали порядок песен на альбомах, начиная с премьерного двойника «Зеркало Души» (1978 г.), руша нещадно авторский замысел и драматургию. Вредительство? Недомыслие? Или все сразу? Но все равно, будто водой в песок — «нас бьют, мы летаем». Популярность и признание росли как на дрожжах.
В итоге так вышло и с «Как Тревожен Этот Путь», но все равно громыхнуло не по-детски — все 16 песен, по 8 на каждой пластинке. Первый том двойника — авторские манифесты и декларации певицы и композитора Аллы Пугачевой в неслыханных прежде в советской музыке авангардистских электронно-психоделических и роковых аранжировках («Люди. Люди», «Усталость», «Я Больше не Ревную», «Дежурный Ангел», «Лестница», «Держи меня, Соломинка» и заглавная «тревожная»). Плюс невероятно фантазийная (а Алла всегда была затейницей) вокальная подача — от хрипов и криков до чистейших соловьиных трелей и раскатистых фирменных вокализов, проникающих не то что в душу, а по самое не могу. Вольности, которые до этого себе не то что никто не позволял, а и помыслить не мог в горячечном сне. Плюс смыслы и поэтические образы (помимо хит-мейкерского ремесла Резника) от опальных классиков (Мандельштама, Цветаевой) среди прочего впервые на советской официальной звукозаписи, перешедшие вдруг в эротические стоны и всхлипы: «Я больше не ревную, но я тебя хочу». Нынешней молодежи не понять, а тогда рвануло вселенским скандалом. Секса-то в СССР не было и быть не могло... М-да, кажись, история опять совершает коварную спираль…
И, конечно, мелодии. Не хиты, нет. Хиты убрались во второй том, под натруженное перо Раймонда Паулса («Маэстро», «Старинные Часы», «Песня на Бис»). Мелодии масштабнее любого хита, даже пробившего броню времени. О недооцененности Пугачевой именно как композитора говорили и говорят так много и часто, что уже, казалось, давно бы вбилось в темечко, как «Отче наш». Но не вбивается...
Партийные «искусствоведы» тогда же, в 1983-м, надавали «МК» тумаков за то, что в годовом хит-параде «ЗД» Алла Пугачева оказалась, ко всем прочим регалиям, и в списке лучших композиторов года. «Как смеете ставить эту вульгарную певичку в один ряд с признанными советскими композиторами?!» — топали на главреда мордатые бонзы, заходясь сытой икотой и тряся списком опороченных членов с корочками Союза композиторов. Потому что композитор — это если есть корочка, а нет бумажки — ты какашка. Кстати, у Чайковского с Мусоргским и Римским-Корсаковым, кажется, не было корочек Союза композиторов... В общем, «ЗД» тогда прикрыли аж на 9 месяцев (ну, там еще и «Машина Времени» с «Аквариумом» добавили перца). Блин, опять дежавю…
Впрочем, Алла-то себе цену знала (знает и по сей день!), многозначительно (как недавно ножкой из лимузина) вставив в этот первый том избранного только одну не свою песню — пронзительнейший кавер «Беда» Владимира Высоцкого. Во втором, «легкомысленном», томе добавила к виршам Паулса еще 5 своих «музык» — «Первый Шаг», «Вот Так Случилось, Мама», «Старая Песня», «Когда Я Буду Бабушкой», «Жди и Помни Меня», где филигранно прошлась от изысканного блюза и романтической баллады до поп-шлягера и почти частушек, отчего, надо полагать, многие оскорбленные члены Союза композиторов сжевали собственные труселя. И тут же нашли виноватого — «МК». А кого ж еще?
Шок от альбома был тотальным, с чем, кстати, «МК» тоже не совладал. И хотя в том же выпуске «ЗД» от 29 апреля 1983 г. (да, рецензии тогда публиковались не так оперативно, как принято сейчас) альбом «Как Тревожен Этот Путь» значился на первом месте в «музыкальной статистике» пластинок с 7-миллионным тиражом (то есть государство — не Пугачева! — заработало к тому моменту только на одном ее альбоме не меньше 21 млн советских рублей, когда метро стоило 5 копеек, газировка с сиропом в автомате — 3 копейки, батон хлеба — 13 копеек, водка — 2,62 руб., а вареная колбаса, если выбрасывалась в продажу оголодавшей толпе, 2,20 руб. за кг), неизвестный мне журналист А.Колосов (я тогда еще грыз гранит науки в вузе) в пространной рецензии балансировал бравой канатоходкой на канате «объективности», стараясь не только хвалить Пугачеву («Мы хорошо знаем творческий потенциал певицы и потому вправе многого от нее требовать»), но и потоптать мадам — подозреваю, для отчетности перед вышестоящими неврастеническими инстанциями (что, однако, «ЗД» все равно не спасло от высших кар партийных). Но то, что написано пером, не вырубить топором, и в анналах навсегда осталось: «Название альбому дала одна из песен, записанных на первой пластинке, и это название, вопреки воле его авторов, проливает свет на всю неразбериху музыкальных, а главное — психологических тенденций, царящих в альбоме»… Легкий казенный комсомольский слог, но перечитывал с упоением…
Пугачева кисти Рафаила: «Не картина, а сплошное хулиганство»
В золотую эпоху винила конверты пластинок были самодостаточным искусством масскульта, но яркая обертка, как порой бывает не только с пластинками, не всегда соответствовала содержимому. Тут же все сошлось в золотом сечении. Уникальная по форме и содержанию грамзапись была упакована в роскошный конверт-раскладушку. Его создал художник-авангардист Сергей Симаков. В те времена не было персональных компьютеров и графических программ, и художник нарисовал настоящую картину маслом, чтобы с нее потом сделали «слепок» конверта.
Этот роскошный продукт, однако, видели и держали в руках, к сожалению, немногие. Куцый тираж на экспорт, а для массовых продаж внутри страны альбом раздербанили на две отдельные пластинки, обложку изуродовали, разбив цельность полотна… Неча. Не жили хорошо, и нечего начинать…
Художник давно обратился в батюшку, а за его воспоминаниями «ЗД» отправилась в старинный город Углич, где отец Рафаил несет служение в обители Михаила Архангела, «что в бору». Незабываемые встреча и разговор прошли в окружении картин из его прошлой жизни, которые священник подарил местному Музею авангардного и наивного искусства.
- Батюшка, расскажите, пожалуйста, историю создания картины.
- Во-первых, нужно сказать, что тогда я не был еще священнослужителем, а был авангардным художником Сергеем Симаковым, учился в архитектурном институте, а моим преподавателем был Вадим Григорьевич Макаревич, отец Андрея Макаревича, лидера группы «Машина Времени». Эта группа была тогда на музыкальной сцене тоже авангардным, новым, прогрессивным явлением. Мои работы выставлялись в том числе на «Выставке 20-ти» в студии в доме на Малой Грузинской, где жил Владимир Высоцкий. Он заходил, благодаря чему мы познакомились, я писал для него картину. Студия была небольшая, в подвале, но очень известная в столичной культурной среде. Там собирался цвет современного, и не только современного искусства. Уже после окончания института Вадим Григорьевич попросил меня сделать афиши для группы его сына. Это не было для меня работой души, конечно, но за нее хорошо платили. А деньги были нужны. Я сделал, а ребята, когда увидели результат, несмотря на всю свою прогрессивность и авангардность, как-то приуныли, сказали, что афиши вышли слишком сюрреалистичными и их лучше не печатать…
- А гонорар?
- Всё заплатили! Без разговоров. Просто не напечатали, но я не очень расстроился. Мне с полиграфией всегда не везло. Все работы заворачивали, если я книжки делал какие-то или обложки... Мне интересно было делать иллюстрации для Герберта Уэллса или к Салтыкову-Щедрину, но это ничего не прошло. Всё зарубали — не укладывалось (в догмы), понятное дело. Вот картины, что здесь висят, тогда и были написаны. Мои, картины моих друзей — они действительно не укладывались. Мои работы каким-то образом увидела Алла Пугачева, мне позвонил тогдашний ее муж и директор Евгений Болдин, пригласил к ним домой пообщаться. Пугачева тогда должна была ехать в Париж, выступать в известном зале «Олимпия». Сказала, что готовит новый двойной альбом, хотела бы представить его там, и для него нужна подходящая обложка. Показала мне двойной альбом Джо Дассена, который он ей подарил во время гастролей в Москве. На ней был изображен Булонский лес в пастельных тонах (альбом «Люксембургский сад»/Le Jardin du Luxembourg. — Прим. «ЗД»). Обложка была очень хорошая. Алла сказала, что ей хотелось бы не повторения, конечно, а чего-то подобного в плане масштабности и красочности. Ну почему бы не попробовать создать что-то для Аллы Пугачевой?! Над картиной я работал с удовольствием, вышла большая полутораметровая работа маслом из четырех частей, чтобы потом сделать разворот для пластинки, обложку и форзац.
- И все это тоже «не уложилось»…
- Да, в том виде, в каком я ее придумал, и Алла одобрила, она вышла очень маленьким тиражом. Некоторое время я вообще думал, что ее уничтожили, поскольку на обложку разделенных пластинок взяли только очень размытый фрагмент картины собственно с образом Пугачевой. Белиберда получилась. Я был расстроен. Потому что такую несуразную картину я бы писать не стал, она неинтересна, я таких вещей не делал… Немножко успокоился, когда мне показали, что все-таки был напечатан оригинал в виде двойного альбома, с разворотом, как и задумывалось, но только очень маленьким тиражом. Но узнал я об этом много лет спустя.
- Итак, Алла увидела слайды ваших афиш для «Машины Времени», которые испугали саму «Машину», и загорелась. Как вы писали полотно? Она позировала?
- Да, увидела и сказала: «Вот этого давайте мне художника». И привели меня к ней на Тверскую. Ну, мы поговорили, она показала разные пластинки, «двойного» Джо Дассена, о чем я уже сказал. А там не просто Булонский лес, он крутился по кругу, когда открываешь конверт — раскладушка такая, мне очень понравилось… У меня, конечно, были ее предыдущие пластинки, но такого я раньше не видел. Говорю: «Давай сделаем в таком стиле». Алла дала нам с женой билеты на свой концерт в Театр эстрады. Это, конечно, произвело на меня серьезное впечатление. Сколько уж она там пела — часа два, наверное, — этот человек работал так здорово, так замечательно и самозабвенно! Для меня такая «святая к музыке любовь» была и открытием, и откровением. Полагаю, что она специально отправила нас туда, чтобы я проникся, прежде чем начать работу… У меня были ее фотографии, я нарисовал эскизы, написал картину. Не помню сейчас, как писал, потому что я работ по пять-шесть делал одновременно. В общем, сделал работу, и однажды Аллу привезли ко мне домой — в малогабаритную однокомнатную квартирку у метро «Рижская», где я жил со своей супругой Еленой. Вошла такая русская красавица в каракулевой шубе, в павловопосадском платке. Там не повернуться, набилось народу, композиторы Саульский, Шаинский, Болдин, тогдашний муж ее, менеджеры, директора, сопровождающие… Все вместе стали рассматривать картину. Долго рассматривали. Чего-то стали говорить, с лицом что-то не то — мол, не такое оно... Пятое-десятое...
- А Алла?
- Алла молчала, тоже долго смотрела. Говорит потом: так-то вещь шикарная, производит странное впечатление, бьет по глазам… Там же много всего на картине, два ее портрета, поскольку я ее разрезать собрался (для разных частей конверта) — один наверху маленький и один большой внизу. Говорю: ну, если что-то не понравилось, садись, сейчас попробую что-то сделать. Алла села, мы там музыку какую-то поставили, и я ее писал — ну, недолго. Она сидела, глядела на картины, я тогда Высоцкого уже сделал… То, что я нарисовал с натуры, ей понравилось. Уходя, она повернулась и послала картине воздушный поцелуй. Но когда они уехали, я все это смыл. И потом уже писал у нее дома — по фотографии, которую с этой натурной зарисовки мы сделали. Она позировала, да — мне же надо было ее сажать, смотреть, спрашивать.
- Что говорила?
- «Зачем ты меня такой матроной сделал?» — шутила…
- Но результат ей понравился?
- Ей-то понравился — и финальный, и первоначальный. Не понравилось ЦК (КПСС — по неистребимой здешней традиции, единственной и вечно правящей одной партии. — Прим. «ЗД»). На «Мелодии» сказали: «Звонили из ЦК, запретили печатать такую авангардную обложку». Я вышел, звоню ей из ближайшего автомата. Она страшно ругалась на том конце трубки. Потом стала, видимо, звонить в Кремль — партийные-то начальники тоже были ее поклонниками. Уж как она договаривалась, не знаю, но у меня взяли эту работу. Я получил за нее 75 рублей, минус вычеты за бездетность.
- Как 75 рублей?!
- От государства. Они обязаны были что-то заплатить автору за работу, отчетность. Ну, по тем временам для многих это была целая месячная зарплата.
- Помню восторг и благоговение, когда разглядывал конверт (помимо потрясения музыкой), и при всей его авангардности в воображении возникали образы и картины Боттичелли, Микеланджело, Леонардо да Винчи, даже Босха… Годами позже, когда впервые попал в Сикстинскую капеллу, неожиданно вспомнились эти аллюзии — смотрю на «Страшный суд» или «Рождение Венеры» и вспоминаю «Как Тревожен Этот Путь»…
- Ну, да, я увлекался всю жизнь искусством Возрождения и искусством до Возрождения. А тут, с одной стороны, была вроде бы и халтура (не в смысле низкого качества, в Советском Союзе так называли побочную, левую работу. — Прим. «ЗД»), а просто хулиганство какое-то.
- Веселое хулиганство. Смотрю на другие ваши работы и вижу, насколько особняком от всего стоит эта картина…
- Работа должна была ехать в Париж, значит, надо было сделать чего-нибудь этакое... Ну вот Сальвадор Дали у них был... Но пластинку с этой обложкой партократы от культуры так и не разрешили везти.
- Что стало с картиной? Она осталась у вас, у Аллы или вы ее продали?
- Алла с Болдиным хотели купить у меня, но до этого как-то не дошло. Она выставлялась в галерее на Малой Грузинской, в других выставочных залах. Однажды Алла брала ее для выступления в «Хаммер-центре» на Красной Пресне (знаменитый концерт в Центре международной торговли в 1983 г. — Прим. «ЗД»), картина стояла на сцене во время концерта, и, как мне рассказывали, она снова послала ей воздушный поцелуй на прощание. Потом, когда я стал священником, я ее продал своим друзьям в галерею современного искусства, а деньги пошли на кровлю храма и колокол. В 1994 году на них вышел Филипп Киркоров, который захотел купить оригинал, чтобы подарить его Алле на их свадьбу. Оттого, что эта картина сейчас у нее дома, мне радостно… Мне, кстати, в те годы как раз позвонили, у меня уже мобильный телефон был, и говорят: «Вот, Филиппчику очень ваша работа понравилась, которую вы для Аллы Борисовны сделали, — конверт. Не могли бы вы и ему то же самое сделать?» Ну, я отказался, конечно, потому что я уже с этим делом завязал. Последнюю картину я написал в 1991 году и поехал рукополагаться в священники (150 полотен на духовные темы отец Рафаил передал в дар городу Угличу, они выставлены в музее «Под Благодатным Покровом». — Прим. «ЗД»). Я писал иконы — и в наш храм, и в другие, но это было не то художество, которым я занимался прежде.
- Рискну предположить, что хоть левак и халтура, но работа, видимо, вдохновила вас, иначе бы от картины не исходили такие легкость и свет?
- А как же! У меня и пластинки ее были, и на концерте я был. Мне нравилась ее музыка, человек-то потрясающий, талант необычный, у нас нет таких, до сих пор нет. Вроде она делает, как все, а с другой стороны, у нее все выходило совсем по-другому. У нас были такие певицы до нее — ну, наверное, Шульженко, Баянова...
- И вы передали в картине свои ощущения от ее музыки?
- В чем-то, наверное, да. Мне должно было быть интересно написать что-нибудь похожее на то, что она делает… Мы интересной жизнью жили на самом деле, много разных приключений связано не только с этой пластинкой. Помню, как я сделал эту работу для Пугачевой, и ко мне сразу примчался Тухманов с супругой. Я спрашиваю: «Вас Алла прислала?» Нет, говорят, сами пришли. Но я цену высокую назвал, чтобы мне этим не заниматься. Разговор мне совсем не понравился. И они уехали. Дальше я еще ансамблю сделал русскому народному, но там тоже сразу запороли.
- Сюрреализм?
- Ну, в общем, да. Потом еще Ринат Ибрагимов попросил, но я с ним не виделся. Через менеджера заказал, указал, как чего делать: мол, должна быть его голова на песке, как в «Белом солнце пустыни». Я писать не стал, мне принесли фотографию, я вклеил голову в картон, а пустыня — на эскизе. Пластинка называлась «В краю магнолий». Какие магнолии? С обратной стороны конверта — пруд, лебеди плавают и еще чего-то, написал название. Ну, эту вещь ему не пропустили, сказали, что Симаков хочет поссорить нас с татарским народом.
- Это как?
- Ну, отрубленная голова Рината Ибрагимова...
- А Алла давала вам какие-то указания, чего и как рисовать?
- Не давала. Она просто сказала, что хочет необычную и яркую обложку, а дальше уже были только моя компетенция и ее одобрение. Или неодобрение. Но случилось одобрение.
- И ее совершенно не интересовало, почему там воздушный шар и куда он летит?
- Вот это все ей было по барабану… Главное, что ярко, весело и всем понравилось…
Артур Гаспарян «Московский комсомолец» 27 сентября 2022