Пугачёвочка В первом рассказе Андрея Ашкерова из рубрики «Антистори» фигурирует вполне здоровая и полнотелая Алла Борисовна Пугачёва. Однако то, что описывается в нашей истории, никогда с ней не происходило, либо происходило не так, либо – не с ней. Это как если бы собрались вместе Гомер, Арина Родионовна и «охотники на привале» с картины Перова и начали сочинять вместе историю. Получился бы эпос пополам с анекдотом. Аллочка росла смышленой и музыкальной девочкой. Каждое событие в жизни откликалось в ее душе мелодией. Чтобы поддержать разговор, она от застенчивости иногда начинала петь, подбирая вместо ответа какую-нибудь музыкальную тему или, для простоты, арию из оперы или оперетты. Их она знала несметное количество, однако непосредственность часто заставляла сверстников бежать от нее врассыпную – они явно не знали, что делать с постоянно поющей девочкой. Алла поникала, терялась и уходила домой, где утешала себя запоминанием новой музыки, заглатывая ее со скоростью, которую только и можно было назвать сверхзвуковой. В школе девочки делали вид, что любили Аллочку, но за глаза ни во что не ставили. В подавляющем большинстве они казались себе ярче и красивее ее. С мальчиками тоже все было непросто. Как им и полагается, мальчики изредка дразнили Аллу за очки и рыжий цвет волос. И это можно было бы принять за обычный знак внимания, но Алла чувствовала, что мальчики ее побаиваются. И мальчики это за собой чувствовали. Что-то было в Аллочке такое, что заставляло их собираться в тесные стайки и играть друг с другом. Аллочка решила, что станет предводителем мальчиков и специально выучила для этого несколько песен из репертуара Нины Дорда, Гелены Великановой, Тамары Миансаровой, Ларисы Мондрус и других звезд того времени. Больше всего ей нравился белокурый мальчик атлетического сложения, который то ли из-за отточенных, словно у ожившей скульптуры движений, то ли из-за заикающейся, чуть механической речи, то ли из-за дипломатического статуса своих родителей, то ли еще по какой неизвестной причине был назван друзьями «Робот». Дело было летом, на даче. Мама Аллы, женщина простая, но чувствительная, предложила: «А что, если мы соберем их всех по соседству, у дяди? У него в гостиной есть белое пианино». Сказано – сделано. Посреди тесовой гостиной с распахнутыми окнами и репродукциями Сурикова и Кончаловского на стенах стоит Аллочка, вокруг нее, как воробьи около кормушки, мальчики. Аллочка старательно тоненьким голосом выводит хитовые рулады. Сначала шлягер «Плачет девочка в автомате» Дорды, потом шлягер Тамары Миансаровой «Пусть всегда будет солнце», потом шлягер Ларисы Мондрус «Добрый город» и, наконец, шлягер Гелены Великановой «Ландыши». Мальчики заинтересовались во время песни Дорды, на песне Миансаровой заскучали, а на песне Мондрус и вовсе стали прошмыгивать один за другим мимо мамы, стоявшей у распахнутой двери с видом надзирательницы. Под конец песни Великановой в гостиной Аллочка осталась одна. Со светлого мая приветом. Лицо Аллы стало осунувшимся, как апрельский сугроб, только очки скрывали то, что от глаз от обиды остались одни глазницы. Аллочка была раздавлена. Причиной ее состояния было вовсе не отсутствие успеха. И даже не то, что она осталась один на один в гостиной с мамой и фальшивым от А до Ля пианино. Аллу оскорбило, что Робот вместе со стайкой развязных неразлучных друзей, одетых и подстриженных под культовый ансамбль «Битлз», прошмыгнул в дверной проем одним из первых. Алла постояла минуту, стиснула до крови обкусанные губы и выбежала из гостиной. Уже из предбанника мама услышала: «Мама, я еще все театры соберу, все дворцы культуры, все залы. Да что залы – стадионы! По телевизору только меня буду крутить, каждый час, каждую минуту – вместо «Последних известий». А этих канареечных дур, чьи песни я пела, через пятнадцать лет никто и не вспомнит». Мама всем сердцем была на стороне дочери, даже всплакнула. Не заслуживала Аллочка такого отношения. Не могли с ней так. Но чем помочь? И тут мама вспомнила об одесском происхождении Аллиного папы Бориса Михайловича Певчего. «Оттуда же, из Одессы, вся эстрада вышла! И Эдит Пиаф с Монтаном, и Утёсов с Шульженко, и Тарапунька со Штепселем». И решила: «Надо переступить через себя – позвонить маме Аллиного папы, она как жила около Привоза с гражданской войны, так и живет». Прошагала полчаса до станции, позвонила. Аллина бабушка ответила с искренней отзывчивостью и прилагающимся к ней набором родственных чувств: «Детонька, ты кто? Боруха жинка? Нет, не знаю». И грохнула трубку так, что зазвонила ближайшая подмосковная колокольня, разрушенная еще 1927 году в эпоху борьбы с правым уклоном. Услышав ответ Матрёны Моисеевны, Аллина мама нисколько не удивилась. «Ладно, Матрёна, ты меня еще вспомнишь, хорошо, Моисеевна, ты меня еще узнаешь. Телефон тут не в помощь, надо ехать». Подумала и оставила свою мысль про запас. Алла, между тем, вовсе не собиралась рыдать. В каждой судьбе бывает свой козырь, и в Аллиной судьбе этот козырь тоже был. Как-то в школу к ним приезжал композитор Шаинский и в красном уголке расспрашивал юных комсомольцев, о чем их сердце плачет, и чем оно успокоится. Алла рассказала тогда о Роботе. Шаинский ничего не ответил, но стал, как заводная игрушка, ударять молоточком по случайно оказавшемуся в красном уголке ксилофону. И вот позавчера Аллу пригласили на радио: Шаинский написал песню «Робот» и поставил условие: либо «та рыжая девочка» ее исполнит, либо песни не будет. Аллочка с замиранием сердца приехала в радиостудию. «Робот, ты же был челооовеееекооооом», – старательно растягивала она слова поэта М.Танича. На следующее утро Алла с замиранием сердца ждала, что проснется знаменитой и сразу отправится петь на стадион в белом лимузине. Но чуда не случилось – ее голос приняли за голос победительницы фестиваля в Сопоте польки Анны Герман и успех, пышный и хрусткий, словно пирожное «Безе», был отправлен в Польшу. Алла решила тогда, что назло всем будет сниматься в кино. «Уж не хуже этой кривляки Гурченко». Она отправилась на Мосфильм узнать о новых проектах и неожиданно оказалась на пробах фильма «Анна Каренина». Однако и в этом случае Аллочкин успех достался не той. Роль получила звезда фильма «Летят журавли» Татьяна Самойлова. «Что он в ней нашел, – возмущению Аллы решением прославленного режиссера А. Зархи не было предела, – это ж не монтажница-высотница, которых он снимал раньше? Да и вообще: в сравнении со мной – она старуха почти!!!» Для подтверждения своих слов Алла сделала вид, что потеряла паспорт и убавила возраст. До сих пор никто не знает, сколько годков было вычеркнуто перед лицом доверчивой паспортистки: то ли год, то ли пять, а то ли и все десять. От информации об Аллиных неудачах в ее маме начинала бродить малахольная решимость. «Мерзкая старуха, эта Матрёна Моисеевна, но надо ехать». Но Алле сказала одно: «Не высовывайся, дочка, посиди-ка в уголочке». Взяла билет в плацкартный вагон, день промаялась в поезде, но на утро следующего дня уже была в Одессе. Город встретил ее со всеми почестями: уже на вокзале у нее украли чемодан и сумочку, но, к счастью, деньги были зашиты в лифчике и к ним карманники не притронулись. До Матрениного двора мама Аллы дошла по памяти, из последних сил постучалась. Никто не открыл. Зашла в дом. Никого не было. Аллина мама решила прогуляться по городу. И сама оказалась не рада: в самом начале Дерибасовской к ней пристала старая карга, судя по всему, из балетных. Волосы карги были уложены в идеальную гладкую прическу, на ногах – туфли-говнодавы, которые можно было встретить не у всякой московской модницы. Однако на всем остальном теле была только полупрозрачная пелерина с золотой оторочкой поверху, сквозь которую просвечивало дряблое старческое тело без признаков нижнего белья. «А я его не ношу», – кокетливо произнесла карга, прочитав мысли своей спутницы. «Дует-дует ветерок, поддувает ветерок», – запела она, кружась в нелепом танце. Аллина мама поморщилась: при кружении карга издавала явственный запах ладана. «Переведи меня через Майдан», – вдруг попросила ее карга. «Майдан в Киеве», – отрезала Аллина мама. «А ты не говори, где он, а возьми и переведи», – отвечала карга. «Издевается», – подумала мама, однако, преодолев брезгливость, взяла каргу за руку и повела куда-то вперед, в сторону переулка, по разные стороны которого между домами были развешаны детские колготки всех цветов радуги. Когда переулок с колготками был пройден, карга развернулась и внезапно спросила: «А ты ведь не знаешь, что меня-то и зовут Майдан». «Совсем впала в прелесть, дура трухлявая», – подумала Аллина мама. Но из вежливости процедила: «Очень приятно». «Тот, кто соглашается перевести меня через него, – продолжала старуха, – переходит через него сам». Колготки, словно флаги на утреннике, трепетали над головой. Аллина мама ответила, еле шевеля губами: «И что с того?» «Майдан, – ответила карга, – это рынок, площадь, в Греции его называли агорой, в Риме – форумом. Но ни там, ни здесь почти никто не знал, что Майдан – это то, что греки называли Стиксом. Река, отделяющая мир живых от мира мертвых. Неправду говорят, будто жизнь пройти – не поле перейти. Жизнь – это человеческое поле. Жизнь – это Майдан. И ты преодолеешь любые преграды, если однажды осмелишься пересечь свою жизнь. Как поле. Не будет смерти для тебя, только пробуждение – в одном сне будешь пробуждаться от другого. Все двери будут открыты, ни одного запора не останется. Ногой будешь открывать, если захочешь. Или не ты сама, а тот, кому ты отдашь этот дар». Голову Аллиной мамы заволок приторный туман. Она не сразу очнулась, когда карга замолчала. Пришла в себя только от других ее слов: «Это только в сказках кто-то исполняет желание по просьбе. Я твое желание исполню просто так. Ты из-за дочки приехала. Ты Моисеевну ищешь. Но за исполнение желания ты расплатишься знанием. «Знание умножает скорбь», как говорится. Слушай: «У твоей дочери будет все, очень скоро. В душе ты уже отдала ей то, что только сейчас получила – способность открывать любые двери. Не будет у нее только одного – мужчины настоящего, чтобы не просто обожал ее, а хотел. Как женщину. А вот, кстати, и Моисеевна». Карга хлопнула в ладоши, и на ее месте оказалась бывшая свекровь Аллиной мамы. «Родненькая, заждалась я тебя, пойдем, тейглахом тебя угощу». Через пару минут они уже пили индийский чай со слоном и закусывали еврейскими сладостями. «Совсем Алка пропадает. Нет ей никуда ни пути, ни дороги», – заголосила Аллина мама, но сдержалась, вытерла слезы и молвила: «Все из вашей Одессы вышли, значит, ей в Одессу дорога, чтобы отсюда всесоюзную, а может, и мировую известность получить». «Хорошо, – ответила Аллина бабушка, – Алка все-таки не совсем чужая кровиночка, и наша тоже. Зайду я к одной соседке, ее внучатый племянник до Госдепа в Америке дослужился. Киссинджер, вроде, его фамилия. В общем, чем смогу – помогу». Напялив праздничный лапсердак, бывшая свекровь отправилась к возгосдепленной товарке. Звали ее Розалия Исаафовна Сумасбродская-Бонч. В палисаднике у Розы цвели розы. «Роза, как зовут этот цветок?» – вспомнила свекруха бородатый анекдот и изобразила радушие на лице. Спустя полчаса товарки расстались, поминутно целуясь, сплевывая и повторяя «ой-вей» и «подружка ты моя дорогая». В 1972 году в Москву с визитом прибыл президент Соединенных Штатов Никсон в сопровождении многих влиятельных лиц американской политики, среди которых особую роль играл Генри Киссинджер, архитектор новых ненасильственных взаимоотношений между СССР и США. Брежневым и Никсоном был подписан договор ОСВ-1, с которого начался отсчет разрядки. Однако ни в одно сообщение информагентств не попала информация о том, что Договор содержал секретный протокол, наподобие того, что был у Молотова с Риббентропом. Возможно потому, что в протоколе не было карт, разграничивающих пространства, жизненно важные для обоих государств, или по какой-то другой причине секретный протокол, который с полным правом можно назвать «протоколом Киссинджера-Фурцевой», до сих пор не стал предметом профессионального внимания политологов по обе стороны Атлантики. Что касается советских дипломатов, то они просто рассмеялись, узнав об условиях, которые были обозначены протоколом, и согласились на них, не побоявшись потерять свой коронный статус «господ, которые говорят «нет»». В протоколе было указано, что на протяжении следующих трех лет в СССР должна быть организована система досуга и развлечений, которая поможет преодолеть культурные различия вместе с вытекающими из них конфронтацией и напряженностью. По обоюдному соглашению Секретный протокол считался исполненным, если в СССР появится поющая суперзвезда, которая умеет собирать стадионы. США брали на себя обязательства в безвозмездном предоставлении Советскому Союзу технологий пиара и шоу-бизнеса, необходимых для работы суперзвездной индустрии. Начиная с момента подписания протокола из телеэфира и с большой сцены исчезают почти все прежние солистки. Те, кому, как Ларисе Мондрус, везет, оказываются в эмиграции. Но везет, как водится, не всем – всесоюзная прима Тамара Миансарова с трудом находит работу в областной Донецкой филармонии. Спустя три года после подписания протокола певица Алла Пугачёва завоевывает главный приз на фестивале «Золотой Орфей». Андрей Ашкеров, Eclectic август 2012