Алла Пугачева дала четыре «избранных» концерта в «России»
Это — без дураков — были очень хорошие представления. Устроенные так, что их по достоинству оценили бы даже те, кто по сей день хранит в домашнем архиве заметку «Звезда разбушевалась» и не прощает самоуправства в мандельштамовских стихах. Потому как — одни
только старые проверенные песни плюс пара-тройка новейших хитов.
В наступившей темноте голос с потолка поздравил певицу от имени фирм «Клоранс» и «Арбат престиж», грянула готическая музыка, белой птицей выскочила танцовщица, и Пугачева запела «На тот большак, на перекресток...»
Потом — «Начни сначала» и «О, как тревожен этот путь». Почти полный зал ГКЦЗ был взят минуте на двадцатой — техно-песенной «А я в воду войду» (известной также в исполнении легендарного нашего художника-трансвестита Владислава Мамышева-Монро). Пугачева спустилась глубоко в восторженную публику; семенящая за ней охрана собирала цветы. Между песнями она декламировала некие стихотворения в прозе: «Да что ж такое со мной... это погибель какая-то...»
Разумеется, как и принято в системе greatest hits, подавляющее большинство более чем достойных песен осталось за скобками: не было ни редкого «Шамана», ни бесподобного «Этого мира», ни «Королевы», ни «Так же как все». Зато — «Старинные часы», «Пришла и говорю», «Журавлик», «Не отрекаются любя», «Три счастливых дня», «Так дымно» Высоцкого и даже «Арлекино» — в бордовом парике и со счастливым смехом. Присутствовали также «Настоящий
полковник» и «Не делайте мне больно, господа». Игра музыкантов, а тем паче вокал — безупречны. Во всем некая выстраданная органика. (Несколько композиций, правда, показались фонограммными.) Завершался концерт по традиции песней покойной Татьяны Снежиной «Позови меня с собой» — бесспорно, лучшей в пугачевском репертуаре последнего десятилетия.
Все шоу мощного двухчасового «Избранного» сводилось к одной танцовщице, столику со свечой, курению Пугачевой за ним, ее белой шубе-мантии, оркестру из шести человек и четырем девочкам-припевочкам — ничего боле, и слава Богу. Как ни странно, подобное скупое зрелище больше отдавало мюзиклом, бенефисом и спектаклем, нежели недавние сценические постановки Лаймы Вайкуле в той же «России».
У Пугачевой все зиждется непосредственно на песне — тут элемент старой закалки, неизгладимая и бесконечно правильная печать Союза композиторов. (Этого, собственно, и не хватило Лайме.) Как выразился однажды по этому поводу прямолинейный Игорь Яковлевич Крутой: «во главу угла ложится запоминающийся мотивчик». Похвалить Пугачеву, не съехав в пошлость, практически невозможно. Все незамедлительно разбивается о жванецкие монологи,
трибьют-концерты и заведомую банальность изреченного.
На сцене ГКЦЗ искусство Пугачевой в очередной раз показалось принципиально неэкспортируемым, притом что песни ее и голос дадут сто очков вперед большинству западных вокалисток. Вновь вспомнился провал «Примадонны» в Дублине — на этот раз с чувством облегчения. Потому что — если слово самобытность сохранило хоть толику изначально вложенного в него смысла, то оно — для Пугачевой. Она умудрилась за двадцать с хвостом лет не утратить
той дивной печати самородка, что всегда ее отличала.
И, конечно, сейчас в Пугачевой более всего радует извечная ее карнавальность, как нельзя лучше засветившаяся в "Избранном". И чем больше отчаянной условности — разговоров промеж песен, перемены нарядов и прочего — тем лучше.
В Пугачевой — дух Мамы Ромы, мамаши Кураж и феллиниевских балаганчиков. А без того, что зовется vulgar в таких случаях как ни крути нельзя.
фото Дениса Гришкина, "Время MN" 16 ноября 1998